— Не понимаю. Отчего же так?

— Да ведь там отец!.. А он ничего не знает!

— Да скажите вы толком: беременны вы, что ли? — нахмурясь и морщась, перебил Полояров.

Нюточка покраснела и тихо опустила глаза.

— Э-э!.. А мне и невдомек с первого разу! — протянул он, крутя себе папироску. — Ну, что ж? — самое натуральное и простое дело. Естественное предназначение каждой самки; что ж тут особенного! Вы читали "О происхождении видов" Дарвина.

Она с досадливым сожалением взглянула на своего бывшего друга и пожала плечами.

— Я хочу говорить с вами серьезно. Мне необходимо это, поймите вы! — убедительным тоном проговорила Нюточка.

— Да и я ведь серьезно! — отозвался Ардальон. — Я вас к тому спрашиваю про Дарвина, что ежели бы вы что-нибудь дельное вычитали из него, так поняли бы, что это ваше естественное назначение, как самки, и тогда бы вы не стали творить драм и романов из-за такого пустяка. Отец!.. Ну, что ж такое отец? При чем он-то тут в этом процессе? Тут дело акушерки, а не отца! И зачем это вдруг понадобилось вам скрывать от него? — Не понимаю!

— Что ж, по-вашему, я должна была гордиться и хвастать?

— Ни то, ни другое, а и скрывать-то нечего: простой физиологический процесс — и баста.

Нетерпеливое чувство досады отразилось на лице девушки.

— Ардальон Михайлович! — решительно сказала она, становясь перед ним. — Звонких слов я и прежде слыхала от вас не мало. Оставьте их хоть теперь-то. Я пришла к вам не за фразами, а за помощью… Ведь вы же будете отец этого ребенка!.. Вы должны войти в мое положение, если вы честный человек.

Ардальон, в свою очередь, досадливо передернулся на своем месте.

— Да я-то что же? — возразил он, пожав плечами. — Вот вы, небойсь, укоряете меня в звонких фразах, а сами еще пуще того звонкие-то словечки в ход пущаете!.. "Должны, долг, честный человек"… Да что такое этот ваш долг честь-то? — Понятие совершенно условное-с. Австралийские дикари, например, едят человечину и находят, что это вполне честно и нравственно, потому что они, победители, едят своих врагов, побежденных; а дураки английские миссионеры говорят, что это безнравственно кушать себе подобных; а мы, например, находим, что это ни нравственно, ни безнравственно, а просто штука в том, что мы не сделали себе привычки жрать человечину, или предки наши почему-то отвыкли от этого; ну, или просто от того, наконец, что это у нас не принято, не в обыкновении — и только! Ну, и кто же тут прав: дикари, или миссионеры? — По-своему, пожалуй, и те и другие, потому что понятие-то самое о нравственном и законном — совершенно условное понятие. Я могу понимать так, а вы иначе. И наконец, то, что нравственно и честно для пошляков и филистеров, то по нашим убеждениям и безнравственно, и подло.

Лубянская побледнела и хмуро из-под сведенных бровей уставилась глазами в Полоярова.

— Вы для чего же все это говорите мне? — медленно и тихо спросила она, подавляя в себе накипь внутреннего негодования и волнения. — Как, наконец, прикажете понять все это? Так ли, что вы отказываетесь и от меня, и от своего будущего ребенка и бросаете меня в эту минуту совершенно на произвол судьбы? Так, что ли?

Вопрос был поставлен слишком ясно и прямо. Полояров несколько позамялся.

— Н-то есть… как вам сказать? — с трудом начал он выматывать из себя слова, медленно потирая между колен свои ладони. — Если вам угодно будет припомнить факты, которые дает нам, например, зоология, то вы увидите, что в натуральном браке самец имеет свое особое назначение, а забота о потомстве лежит исключительно на особах женского пола. Это самое естественное и потому самое рациональное. Помилуйте-с! Я вас считаю за порядочную и развитую девушку, а вам вдруг приходится вместо того такие азбучные истины втолковывать! Это стыдно-с!.. Роль каждого самца ограничивается только…

— Скажите же наконец прямо! — нервно перебила его Нюточка. — Ведь от всех этих изворотов вы в моих глазах ни на волос не станете лучше! Говорите прямо!

— Я прямо и говорю. Я говорю, что, основываясь на разумных началах физической природы и следуя ее законам, я имею право считать себя ничем не связанным; но это еще не значит, чтобы я отказывался помочь вам. Я только все еще не могу в толк себе взять хорошенько, в чем именно эта помощь?.. Какого рода помощи вы от меня желаете? Если это законный брак, то я пас! Потому что законный брак противоречит всем моим принципам, и наконец, в моей жизни — почем вы знаете? — в моей жизни, быть может, есть или могут быть такого рода предприятия, когда человеку впору только за одну свою голову ответ держать. Каждое честное дело прежде всего требует свободы-с, и я, всей душой принадлежа моему делу, не имею права связывать себя, а иначе я подлец! Так вы скажите мне, в чем же помощь-то?

— Успокойтесь: законного брака я никогда и ни в каком случае от вас не потребую! — твердо сказала она, бросив на своего собеседника взгляд ледяного презрения. — Это было бы уж совсем безумие!

Полояров недоверчиво и осторожно покосился на Нюточку, желая убедиться, в какой мере истинно сказанное ею. Взглянул и успокоился. Даже лицо его прояснилось. Словно упала с плеч гиря, которая тяготила его с минуты первого появления Нюточки в этой квартире.

— Ну, так в чем же, голубчик мой, помощь-то? Говорите — я все готов… все что могу… располагайте мною! — заговорил он вдруг мягко и ласково. В душе его в эту самую минуту незаметно проползло своекорыстное соображеньице, что к чему же, мол, совсем уж отталкивать от себя эту молодую и хорошенькую Нюточку?

— Я все-таки попрошу вас прежде выслушать меня… — тем же сухим и сдержанным тоном начала девушка. — О моем положении вы знали еще до вашего отъезда из Славнобубенка, стало быть, для вас это не составляет новости. Мне остается теперь несколько менее двух месяцев. Признаться отцу я не могла… не решалась… Он не перенес бы такого позора… Если это и убьет его, когда узнает, ну, так хоть не на моих глазах (при этих словах в голосе ее дрогнули сжатые слезы). Я довольно передумала об этом, пока решила себе как быть — продолжала она. — Я лгала, я скрывалась, пока можно было лгать и скрываться… Далее уж нельзя. Мне, говорю вам, совестно на людей смотреть! Осталось либо с мосту да в воду, либо бежать оттуда. Все еще есть надежда, авось либо отец как-нибудь перенесет этот удар, что ушла-то я от него, а может быть еще скрою как-нибудь… Коли перенесет, тогда вернусь, а то нет!.. Я ушла тайком; записку только оставила Устинову, чтобы поберег без меня старика… Он честный — я теперь убедилась… Он это как-нибудь обделает, устроит… Признаться только не могла ему… Ну, да все равно!.. Паспорта у меня нет никакого, а ведь это надо, кажется? Теперь, вот все, что я попрошу у вас: вы помогите мне как-нибудь скрыть все это и до времени не оставьте ребенка. Можете вы мне это сделать, или не можете?

Полояров чуточку подумал. "Только-то и всего?" — сказал он мысленно самому себе, "а я-то думал и невесть что такое!"

— Могу! — ответил он решительно и даже не без веселости. — Се сон де пустяки. Мы всю эту штуку вам во как обделаем! И овцы будут целы, и волки сыты. Это я все могу, а только ты, Нюта, не сердись. Дутье-то в сторону! А лучше протяни-ка лапку старому другу!.. Честно и открыто протяни! От сердца! Ну, Нюта!.. Что же?.. Я жду!.. — ласково понудил он, после короткого выжидательного молчания, подставив ей свои ладони. — Хочешь услуги от меня, так мирись!

Девушка слегка колебалась, но потом в молчании и не глядя на него, медленно и холодно протянула ему руку. Бог ее знает — а только она и сама-то хорошенько не понимала, презирает ли, ненавидит ли, или все еще любит этого человека. А по правде сказать, в ее чувстве к нему тлелось пока еще и то, и другое, и третье…

Совсем уже прояснившийся Полояров почти насильно притянул к себе все еще безмолвную Нюточку и звонко поцеловал ее.

— Ты только моих святых принципов не тронь, — самодовольно заключил он, облапив ее плечи, — а-то во всем прочем я как есть человек хороший!