При способности М. к длительному напряжению, при его манере работать «запоем», он был способен и к продолжительному физическому напряжению. Рисуя в РОСТА плакаты, что требовало значительной затраты физической энергии и продолжительного пребывания на ногах, М. проявлял удивительную неутомимость. После нескольких часов сна с деревянной колодкой вместо подушки под головой (чтобы не проспать) он вскакивал рано утром и снова до позднего вечера работал, нарисовав таким образом свыше двух тысяч огромных плакатов («Я сам»[282]). Но все же физической работы М. не любил и, видимо, не имел потребности ею заниматься.
Был крайне подвижен. «Володя в детстве был очень подвижной, худощавый, загорелый мальчик». Это качество сохранилось на всю жизнь. Очень любил ходить. Почти все, что написано М., написано им на ходу. Синякова-Асеева говорит по этому поводу: «Писал он всегда на улице: никогда я не видала его за письменным столом».[283] Каменский подтверждает, что М. писал все свои вещи на ходу. «Возможно, – говорит он, – что это была привычка, выработавшаяся вследствие известных бытовых условий». Следует иметь при этом в виду, что М. написано около 250 печатных листов, из которых на прозу (а прозу он тоже обдумывал на ходу) падает не больше 10 %. Потребность в движении у М. была так велика, что, например, выйдя из тюрьмы, он, «как застоявшийся жеребенок», в одной курточке бегал по Садовым, где теперь трамвайное кольцо «Б» (Асеев).
Наряду со всем этим на М., особенно в последние годы его жизни, находили моменты «тишины». По несколько минут он сидел тогда совершенно неподвижно, погруженный в глубокую задумчивость, со взором, устремленным в одну точку – обычно несколько в сторону и вниз.
Ходил М. быстро, размашистыми большими шагами, сильно вынося вперед то левое, то правое плечо. «Очень любил ходить по Москве и знал Москву вдоль и поперек». Асеев вспоминает, что однажды он шел с М. по шпалам из Пушкино в Перловку. «Маяковский, – говорит Асеев, – начал шагать через одну шпалу, я – через две. Так заспорили – кто скорее. Шли громадными шагами, и уже у самой Перловки, когда я начал обгонять, он не выдержал и в азарте – выиграть! – скатился с откоса железнодорожной насыпи». Асеев – небольшого роста, и ему шагать через две шпалы было трудно, как трудно было и М. при его походке и росте шагать через одну шпалу. В этом и заключался интерес соревнования. При всей своей массивности М. был настолько подвижен, что не задумался, как мы видим, лечь на землю, а затем кубарем скатиться вниз, только бы опередить своего не очень рослого, но ловкого приятеля.[284]
Все его движения были хорошо скоординированы, быстры и точны. Производивший исследование комбинаторной одаренности М. врач описывает его в момент исследования так: «Рот сжат, глаза прищурены, мимика и поза прицела. Экспериментатор едва успевает щелкать секундомером. Ни одного неправильного поворота, ни одного лишнего движения. Расчет и движения совершенно точны».
В гневе движения М. становились особенно быстрыми и экспрессивными. Он начинал метаться по эстраде, по комнате. А если и стоял на одном месте, то так или иначе двигался всем корпусом. «Маяковский был взбешен. Он так раскачивался, держась за пюпитр, что, казалось, вот-вот перепрыгнет через него и бросится на публику».
Движения М. были прежде всего широки и свободны. При ходьбе М. сильно размахивал руками, любил всячески играть с палкой. «Он размахивал руками, разгребая толпу напрямик» (Спасский[285]).
На ногах М. держался твердо, любил монументальные устойчивые позы (см. фотографии в архиве Института). Никаких указаний на падения, тем более частые, никогда ни от кого мы не слыхали. При ходьбе он легко и прямо нес свое крупное тело, не покачиваясь и не обнаруживая никаких других нарушений походки. При своей любви к движению и тяжелом весе М. быстро изнашивал обувь, а потому очень ценил хорошие, из прочной кожи ботинки. Никулин рассказывает: «Носки его башмаков были подбиты стальными пластинками. Это была добротная, прочная и удобная обувь». Ценил также ботинки еще и потому, что ими, в случае нападения, которого М. при своей мнительности всегда опасался, можно было «хорошо поддать» нападающему.[286] Московское охранное отделение о походке юноши Маяковского пишет: «Походка ровная, большой шаг. Осанка (выправка корпуса, манера держаться) свободная»108.
Принужденный зачастую ограничивать себя в движениях (чтобы не задеть чего-нибудь в небольшой комнате и т. п.), М. мог временами казаться неуклюжим. Но это была лишь относительная неуклюжесть большого существа, которое в свободных условиях оказывается и быстрым, и ловким.
Гимнастикой и спортом М. не занимался. По этому поводу школьный товарищ сообщает: «Маяковский с удовольствием смотрел на разные игры, сам в них, однако, участия не принимал, так как не имел ни воли, ни усидчивости заниматься физическим развитием. Возможно, впрочем, что этому мешало очень тяжелое материальное положение. Покупка ботинок была для М. событием, о теннисных же туфлях он не мог и мечтать». Живя на юге, М. – мальчик долгое время не имел никакого представления о коньках, лыжах и т. п. Даже лодки М. увидал в первый раз лишь в 8-летнем возрасте, когда ездил с отцом в Сухум. По быстрой горной Ханис-Цхали никто на лодках не ездил (мать и сестры). Впоследствии лодку (но не гребной спорт) М. очень полюбил. «Гонял в лодке по Патриаршим прудам» («Я сам»[287]).
К танцам никакого влечения М. не имел. Однако в последние годы жизни женщины, которыми М. интересовался, научили его танцевать фокстрот и т. п.
В детстве любил игры, связанные с риском, – лазить по крутым, обрывистым скалам или по деревьям (мать и сестры). Вообще подвижные игры (городки, кегли) М. любил до конца жизни и играл в них с увлечением, когда бывал где-нибудь на даче или в саду. Таким образом, и здесь сказывалась нелюбовь М. к тому, что требует методических занятий и тренировки (спорт, гимнастика), при любви его к свободным движениям. Из более или менее «камерных» игр, связанных с движением, М. очень любил бильярд.
В юношеские годы М. увлекался переплетным делом. «Любовно переплетал Энгельса, Гегеля» («Я сам»[288]). Занимался также столярным ремеслом.
Тонкую работу М. выполнял хорошо и навыки к ней усваивал быстро. Известно, что он выпиливал и выжигал по дереву, раскрашивал мелкие вещицы (пасхальные «писанки», рамки для портретов и пр.), однако делал он все это не столько по внутреннему влечению, сколько из материальной нужды, ради заработка. Когда впоследствии условия жизни М. изменились к лучшему и он стал хорошо зарабатывать литературным трудом, он никогда больше к этим занятиям не возвращался.
Мимику М., его жестикуляцию вялыми или бедными назвать нельзя, но они были несколько однообразны. Крупные черты лица, тяжелая челюсть, глубоко сидящие в орбитах глаза – все это могло ограничивать живость мимики М., делать ее несколько монотонной, не мешая ей в то же время быть очень выразительной (яркая экспрессия гнева или характерное для М. выражение угрюмой сосредоточенности, вызвавшее у него даже постоянную глубокую складку на лбу). «Особенностей жестикуляции, гримас, мимики и т. п. у М. не наблюдается», – писала в свое время охранка про Маяковского-юношу. Впоследствии значительную роль в мимике М. играла нижняя челюсть. Он имел, например, привычку «хлопать» ею, сильно щелкая при этом зубами. «… У него была привычка растягивать губы, когда он говорил и хотел, чтобы его правильно поняли» (Никулин). «У Маяковского была привычка кривить рот, складывая его в презрительно-ироническую улыбку» (Кассиль). Л.Ю. Брик отмечает, что мимика М. всегда соответствовала переживаниям.
