Весной 1919 г. Маяковский переехал в Москву, где стал работать в Художественном отделе Российского телеграфного агентства. В то время яркие красочные плакаты РОСТА (их называли окна РОСТА) с короткими рифмованными подписями заменяли петроградцам газеты и сатирические журналы.

Маяковскому принадлежали почти все тексты «Окон». В иные дни ему приходилось писать до восьмидесяти тем в день. «Вспоминаю, — писал Маяковский, — отдыхов не было. Работали в огромной нетопленой, сводящей морозом мастерской РОСТА. Придя домой, рисовал опять, а в случае особой срочности клал под голову, ложась спать, полено вместо подушки, с тем расчетом, что на полене особенно не заспишься, и, поспав ровно столько, сколько необходимо, вскочишь работать снова». Сам он нарисовал около трех тысяч плакатов. Приемы и образы, найденные в них, Маяковский перенес в большую поэму «150 000 ООО», напечатанную в 1920 г.

После окончания Гражданской войны окна РОСТА перестали выходить, но вплоть до 1922 г. Маяковский делал плакаты для Главполитпросвета. Он писал о продналоге, о борьбе с голодом, о новых тарифных ставках, о кооперации и развитии торговли. Позже он сочинил много рекламных стихов, вроде: «Лучше сосок не было и нет — готов сосать до старости лет» (реклама сосок); или: «Даете солнце ночью! Где найдешь его? Купи в ГУМе! Ослепительно и дешево» (реклама электролампочек). Веселые двустишья Маяковского тогдашние москвичи находили на обертках конфет, на цибиках чая, на папиросных коробках. Вообще, для Маяковского не существовало «непоэтических» тем. Он считал, что поэт — это чернорабочий революции («Я, ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный и призванный…», — писал он о себе), и его должны вдохновлять не «вечные», отвлеченные проблемы, а насущные, те, которые в данную минуту стоят перед страной. («Я буду писать про то и про это, но нынче не время любовных ляс…») Маяковский стал настоящим новатором в поэзии. Он беспредельно раздвинул ее границы и заговорил в стихах о таких вещах, которые еще недавно казались совершенно невозможными в искусстве и недостойными художественного изображения.

Трепетное отношение к поэтическому творчеству было ему чуждо и смешно.

Задачи творчества, считал он, диктуются жизнью — поэт получает социальный заказ и выполняет его со всей возможной добросовестностью. Маяковский говорил: «Я от партии не отделяю себя и считаю себя обязанным выполнять все постановления большевистской партии». Поэзия — это тоже производство, и, как любое производство, она не терпит халтуры. («Поэзия — та же добыча радия. В грамм добыча, в год труды. Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды».) И действительно, у Маяковского не найдешь стертых трафаретных образов, избитых рифм, вставленных для размеров слов, скучных, повторяющихся словосочетаний. Он никогда не позволял себе писать плохо и не отдавал в печать скороспелых, незаконченных стихотворений.

Стих, в его понимании, — это оружие (Он писал: «В курганах книг, похоронивших стих, железки строк случайно обнаруживая, вы с уважением ощупывайте их, как старое, но грозное оружие»). Ему так же было непонятно, что такое отсутствие вдохновения. Сам он мог писать («делать») стихи в любом месте и в любой обстановке. Он в полном смысле слова работал беспрерывно: мог сочинять в поезде, в вагонах трамвая, в сутолоке редакций, даже между выступлениями. В любой момент он умел сосредоточиться на стихотворстве, а потом снова разговаривать и шутить. Писал он обычно на ходу в маленьких записных книжках. Причем черновики его почти не имеют поправок — стих формировался у Маяковского в голове, а потом сразу ложился на бумагу.

В то время шли горячие споры о том, каким должно быть новое социалистическое искусство. Сложилось несколько группировок писателей, по-разному отвечавших на это вопрос. Маяковский включился в этот спор, организовав в 1923 г. выпуск своего журнала «Леф» (то есть «Левый Фронт»). Всего вышло семь номеров. Среди прочего здесь были опубликованы поэма Маяковского «Про это», несколько стихотворений и первая часть поэмы «Владимир Ильич Ленин». В 1925 г. из-за дрязг и разногласий издание журнала прекратилось. Кроме «Лефа» Маяковский сотрудничал еще в десятке газет и журналов. Печатали его много и охотно, в том числе в центральной прессе.

Сборники его стихов выходили регулярно. (Говоря в поэме «Во весь голос» о «ста томах» своих «партийных книжек», поэт нисколько не преувеличивал.) Обычно, прежде чем опубликовать какое-нибудь новое произведение, Маяковский много раз читал его с эстрады. Постоянное живое общение с потенциальными читателями было для него жизненно необходимо, и он много ездил по стране со своими выступлениями. Сам Маяковский писал, что продолжает этим прерванную традицию «трубадуров и менестрелей». Эти выступления — ярчайшая часть его биографии. Обычно вечер начинался докладом на какую-нибудь тему. Например: «Мое открытие Америки» — о поездке в Америку или «Даешь изящную жизнь!» — о борьбе с мещанским бытом. Или:

«Как делать стихи». Потом шло чтение стихов и ответы на записки. Но часто программа нарушалась. Уже во время доклада Маяковский начинал читать стихи, парировал реплики в зале. Его выступление больше всего напоминало митинг.

Во второй половине 20-х гг. поэтический талант Маяковского достиг своего расцвета. К десятилетию Октябрьской революции он написал поэму «Хорошо!», которую считал программной вещью, вроде «Облака в штанах» для советского времени. Но, славя социалистические преобразования, Маяковский никогда не закрывал глаза на многочисленные «темные стороны» действительности, на всяческие проявления «мещанства» и «буржуазности». В разные годы им было написано огромное количество сатирических стихов, в том числе и высмеивавших новую коммунистическую бюрократию. Самое известное из них, «Прозаседавшиеся», напечатано весной 1922 г. Кроме него было много других:

«О дряни», «Взяточники», «Служака», «Столп» и т. д. — целая сатирическая галерея советских бюрократов… Борьбу с мещанством и бюрократизмом Маяковский продолжал и на театральных подмостках. В 1928 г. он написал сатирическую комедию «Клоп». Пьеса была поставлена в театре имени Мейерхольда.

Музыку к ней написал Шостакович, а декорации были выполнены Кукрыниксами. В 1929 г. появилась еще более острая пьеса — «Баня».

К несчастью, жизнь Маяковского оборвалась на взлете: в апреле 1930 г. он неожиданно для всех покончил с собой. О причинах его самоубийства было высказано множество предположений, но единой версии по сей день не существует.

Иосиф Бродский родился в мае 1940 г. в Ленинграде, в семье скромного советского служащего — отец его работал фотокорреспондентом. Во время блокады семья эвакуировалась, а потом много лет жила в коммуналке — бывшей квартире Мережковского. В 15 лет, после окончания семилетки, Иосиф пошел работать. В последующие годы он сменил несколько профессий: был фрезеровщиком на заводе, смотрителем маяка, кочегаром в котельной, санитаром в морге, коллектором в геологических экспедициях в Якутии, на Беломорском побережье, на Тянь-Шане и в Казахстане. «Мне было все интересно, — вспоминал он позже, — я менял работу потому, что хотел как можно больше знать о жизни и людях». Одновременно Бродский с увлечением занимался самообразованием — изучил английский, польский и сербохорватский языки. Он много читал, сам стал писать стихи и переводить. Кроме русских поэтов (Баратынского, Цветаевой и др.) Бродский многому научился у англоязычных, особенно у Джона Донна и Уистена Одена.

В эти годы, вскоре после XX съезда партии, поэзия переживала небывалый расцвет. Явилось множество новых, молодых и талантливых поэтов. И Бродекий был одним из них. С 18 лет начались 1 его публичные выступления со своими 1 стихами — главным образом в студенческих аудиториях, где он пользовался неизменным и полным успехом. Говоря о себе и своих друзьях, он позже признавался: «Мы все пришли в литературу Бог знает откуда, практически лишь из факта своего существования, из недр, не то, чтобы от станка или от сохи, гораздо дальше — из умственного, интеллектуального, культурного небытия… Мы кого-то читали, мы вообще очень много читали, но никакой преемственности в том, чем мы занимались, не было. Не было ощущения, что мы продолжаем какую-то традицию, что у нас были какие-то воспитатели, отцы. Мы действительно были если не пасынками, то в каком-то роде сиротами…» И действительно, ни по темам, ни по духу многие тогдашние поэты не укладывались в жесткие каноны советской поэзии. Прежде всего это касалось самого Бродского. Чрезвычайное своеобразие его поэзии заключалось в том, что он сумел соединить в своих стихах, казалось бы, несоединимые вещи: он скрестил авангард (с его новыми ритмами, рифмами, строфикой, неологизмами, варваризмами, вульгаризмами) и классический подход (велеречивые периоды в духе XVIII века, тяжеловесность, неспешность). Даже короткие стихотворения Бродского поражали громоздкостью и сложностью речевых конструкций, синтаксической запутанностью, нагромождением придаточных, обилием обособленных обстоятельств и определений. (Не случайно поэт Александр Кушнер уподоблял стих Бродского снежной лавине, обвалу в горах.)