После того как поэзия Блока вышла за условные рамки символизма, в ней все явственнее стали звучать скорбные мотивы, навеянные суровой реальностью. Хотя сама эта внешняя жизнь почти не отразилась в его глубоко психологической лирике, трагизм ее был передан Блоком с потрясающей силой.
Все поэтические циклы Блока, появившиеся между 1907 и 1917 гг., полны тревожных предчувствий надвигающейся на Россию катастрофы. Поэзия Блока стала настоящей летописью той духовной драмы, которую пережило в эти десять лет русское общество. Наверно, ни в каком другом художественном произведении тех лет эта драма не получила такого полного и всеобъемлющего воплощения, ибо Блок прочувствовал ее до самых сокровенных глубин; он пережил эту тягостную полосу безвременья, как свою великую личную трагедию. Обстоятельства семейной жизни еще усугубляли трагизм его мироощущения. По словам его жены Любови Дмитриевны, в сознании Блока под влиянием философии Соловьева образовался «разрыв на всю жизнь» между любовью плотской, телесной, и духовной, неземной. Она писала в своих воспоминаниях: после женитьбы Блок «сейчас же принялся теоретизировать о том, что нам не надо физической близости, что это «астартизм», «темное» и Бог знает еще что. Когда я ему говорила о том, что я-то люблю весь этот еще неведомый мне мир, что я хочу его — опять теории… Это меня приводило в отчаяние! Отвергнута, не будучи еще женой…» Семейное счастье не сложилось. Любовь Дмитриевна, отвергнутая Блоком, пережила сначала бурный и мучительный роман с его прежним другом Андреем Белым, потом вступила в связь с известным в то время писателем и критиком Георгием Чулковым.
Затем были и другие увлечения, не давшие ей, впрочем, никакого личного счастья. Порой Блоки подолгу жили врозь, но все же их тянуло друг к другу — расстаться навсегда они были не в состоянии.
Блок искал душевного равновесия в случайных скоротечных связях и вине.
В эти годы начинаются его долгие гуляния по Петербургу. Излюбленными местами Блока были бедные переулки Петербургской стороны, просторы островов, безлюдные шоссе за Новой деревней, поля за Нарвской заставой и особенно грязные ресторанчики с их убогой, непритязательной обстановкой — лакеями в засаленных фраках, клубами табачного дыма, пьяными криками из биллиардной. Один из них, в Озерках, особенно сильно притягивал к себе.
Блок был его постоянным завсегдатаем и заканчивал в нем почти каждую свою прогулку. Обычно он тихо проходил среди праздной толпы, садился у широкого венецианского окна, выходившего на железнодорожную платформу, и медленно пил бокал за бокалом дешевое красное вино. Он пил до тех пор, пока половицы под ногами не начинали медленно покачиваться. И тогда скучная и серая обыденность преображалась, и к нему, среди окружающего шума и гама, приходило вдохновение. Именно здесь было написано в 1906 г. одно из самых «блоковских» стихотворений — «Незнакомка». Позже Блок включил его в свой цикл «Город». Образ Города во всех его стихах, как и в романах Достоевского, одновременно и реален, и глубоко фантастичен. Это живое существо, голодное, беспощадное, бесстыдное и смрадное. Как «жирная паучиха» (центральный образ статьи Блока «Безвременье», 1906), он оплетает паутиной жизнь людей. Это — предсмертный образ обреченного человечества. («Кого ты в скользкой мгле заметил? Чьи окна светят сквозь туман?
Здесь ресторан, как храмы, светел, и храм открыт, как ресторан».) За поэтическими образами лежали глубокие размышления Блока о современной цивилизации и современной культуре. Выпады его против символистов не ограничились «Балаганчиком». Он испытывал потребность высказаться более предметно о своих расхождениях с прежними единомышленниками.
Возможность вскоре представилась. С весны 1907 г. Блок встал во главе критического отдела журнала «Золотое Руно» и опубликовал обширный цикл литературно-критических статей, посвященных проблемам искусства и шире — месту творческой интеллигенции в современном обществе. Каждая из этих статей стала вызовом мнениям и вкусам символистов. В резкой, даже озлобленной статье «Литературные итоги 1907 г.» Блок обрушился на русскую интеллигенцию, называя ее «мировым недоразумением» и предсказывая ей скорую гибель. Он возмущался ее отрешенностью, погруженностью в собственные псевдозначимые проблемы и требовал от писателей-эстетов, чтобы они осознали ответственность «перед рабочим и мужиком», а от «представителей религиозно-философского сознания» — чтобы они прекратили «свою кощунственную болтовню». С особенной резкостью писал он о модных тогда религиозно-философских собраниях: «Образованные и ехидные интеллигенты, поседевшие в споре о Христе и Антихристе, дамы, супруги, дочери, свояченицы… Многодумные философы, попы, лоснящиеся от самодовольного жира — вся эта невообразимая и безобразная каша, идиотское мелькание слов… А на улице ветер, проститутки мерзнут, люди голодают, людей вешают, а в России — реакция, а в России — жить трудно, холодно, мерзко».
Сам Блок в эти годы мучительно пробивался к темной, неизвестной ему, но такой важной «народной жизни». С особенной силой тяга к единению с ней выразилась в драме «Песня Судьбы» и цикле из пяти гениальных стихотворений «На поле Куликовом», над которыми он работал в 1908 г. Куликовская битва, по мысли Блока, была глубоко мистическим событием русской истории. В своем обращении к ней ему меньше всего хотелось просто воскресить страницу далекого прошлого. Великая битва послужила поводом к тому, чтобы сказать о нынешнем, о своем. («О, Русь моя! Жена моя! До боли нам ясен долгий путь! Наш путь — стрелой татарской древней воли пронзил нам грудь… И вечный бой! Покой нам только снится сквозь кровь и пыль. Летит, летит степная кобылица и мнет ковыль…») В этой поэме о России Блок впервые поднялся над всеми школами и направлениями и стал наравне с великими русскими национальными поэтами: Пушкиным, Лермонтовым, Тютчевым.
И как следствие — сразу несравнимо выросла известность Блока. У него появилось много новых, «своих» читателей. Уже не только столичная интеллигенция, но и более широкие демократические слои общества начинали видеть в Блоке первого поэта современности.
Слава Блока росла, но тягостное ощущение одиночества и безысходности не покидали его. В декабре 1907 г. он писал матери: «Жизнь становится все трудней — очень холодно. Бессмысленное прожигание больших денег и какая пустота кругом: точно все люди разлюбили и покинули, а впрочем, вероятно, и не любили никогда…» В январе 1908 г. он жаловался жене: «Жить мне не стерпимо трудно…Такое холодное одиночество — шляешься по кабакам и пьешь». В начале 1909 г. в письме матери опять о том же: «Я никогда еще не был, мама, в таком угнетенном состоянии, как в эти дни. Все, что я вижу, одинаково постыло мне, и все люди тяжелы». В 1909 г. Блок пишет несколько стихотворений, которые позже объединил в цикл «Страшный мир». Их стихия — страсти, кровь, смерть, «безумный и дьявольский бал», «метель, мрак, пустота», вампиризм сладострастия. Через три года Блок создал цикл «Пляски смерти», в который включил одно из самых своих пессимистических стихотворений «Ночь, улица…», проникнутое глубоким ощущением бессмысленности жизни: «Ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века — все будет так. Исхода нет. Умрешь — начнешь опять сначала, и повторится все как в старь: ночь, ледяная рябь канала, аптека, улица, фонарь». В конце 1913 — начале 1914 г. были созданы многие стихи, включенные потом в циклы «Черная кровь», «Седое утро», «Жизнь моего приятеля» и «Ямбы». В стихах этой поры облик страшного мира был дан без всякого мистического тумана. «Ужас реальности» — этими словами определял Блок существо своей темы. В его сознании возникает образ бездны, куда вот-вот провалится старая Россия. Блок живет ощущением полета над ней. («Он занесен — сей жезл железный — Над нашей головой. И мы летим, летим над грозной бездной среди сгущающейся тьмы».) «Вся современная жизнь людей есть холодный ужас, несмотря на отдельные светлые точки, — ужас, надолго непоправимый, — писал он в одном из писем. — Я не понимаю, как ты, например, можешь говорить, что все хорошо, когда наша родина, может быть, на краю гибели, когда социальный вопрос так обострен во всем мире, когда нет общества, государства, семьи, личности, где было бы хоть сравнительно благополучно».
