Третья особенность «Тихого Дона» заключается в почти гомеровской беспристрастности изложения. Нет авторских критериев оценки событий, нет меры, по которой меряются герои, вообще не видно работы писателя (который должен был бы, по существующим традициям, подчинить и организовать текучую жизнь). Отсутствие сквозной, заданной идеи для читателя, воспитанного на прежней классической литературе, особенно поразительно. Шолохов, по-видимому, в отличие, например, от Толстого, «не любит» в своем романе ни «мысль народную», ни «мысль семейную». Он не показывает, подобно Фадееву, как происходит в гражданской войне «отбор человеческого материала», он вообще не старается подвести читателя к какой-нибудь окончательной мысли. Единой, на весь роман, правды в «Тихом Доне» нет. Своя правда есть лишь в каждом отдельном эпизоде, но эта правда не абсолютная, не окончательная, она, как и в жизни, относительна. Возьмем, к примеру, «любовную линию». Какая любовь «более значима»: запретная и ничему не подвластная или хранящая дом и верность? Читатель, как и сам Мелехов, не в состоянии решить этот вопрос и выбрать между Аксиньей и Натальей. Точно так же до конца не выясненным остается главный вопрос романа: кому же следует «отдать предпочтение» — красным или белым9 Правда ни там, ни здесь, она разлита повсюду, но всюду смешана с ложью. Точки над і остаются не расставлены. Книга словно выводит нас на простор, откуда ясно видишь, что свет ни на чем клином не сошелся, что жизнь есть поток, главная особенность которого состоит в бесконечном движении, а не устремленности к какой-то цели. В сложном и запутанном мире «Тихого Дона» нет единой дороги.
У каждого в нем своя дорога и своя правда. Поэтому и прочитать его можно по-разному, и увидеть в нем каждый может свое. «Тихий Дон» потому и гениален, что загадочная, противоречивая и трагичная природа русской революции отразилась в нем таковой, какой она и была — во всей своей трагичности, противоречивости и загадочности.
Все это хорошо поняли уже первые читатели «Тихого Дона» и потому восприняли книгу Шолохова неоднозначно. По меркам того времени, неясно выраженная «классовая» направленность произведения являлась не просто художественным недостатком, но чревата была обвинениями в политической неблагонадежности. Шолохову следовало ожидать ударов именно с этой стороны. И действительно, в 1929 г. началась его организованная травля. Комфракция РАППа сурово осудила «Тихий Дон» за «идеализацию кулачества и белогвардейщины». Журнал «Настоящее» напечатал разгромную статью под заголовком «Почему «Тихий Дон» понравился белогвардейцам?». За этими нападками последовали другие. Фадеев, став редактором «Октября», потребовал кардинальной переделки третьей книги романа: он хотел выбросить из нее все главы, в которых говорилось о репрессиях красных на Дону и вообще считал необходимым подбавить «белой» и «красной» краски, дабы ясно было, кто в романе «свой», а кто «враг». Шолохов чувствовал, что дело идет к уничтожению и запрещению «Тихого Дона». В 1931 г. в одном из писем он писал:
«У меня убийственное настроение, не было более худшего настроения никогда. Я серьезно боюсь за свою дальнейшую литературную участь. Если за время опубликования «Тихого Дона» против меня сумели создать три крупных дела, и все время вокруг моего имени плелись грязные и темные слухи, то у меня возникает законное опасение: «а что же дальше?» Если я и допишу «Тихий Дон», то не при поддержке проклятых «братьев»-писателей и литературной общественности, а вопреки их стараниям всячески повредить мне… Ну, черт с ними! А я все же допишу «Тихий Дон»! И допишу так, как я его задумал…»
Когда возникли трудности с опубликованием третьей книги, Шолохов обратился за поддержкой к Горькому, и тот в июле 1931 г. организовал в своем доме встречу писателя со Сталиным. Перед этим Сталин прочел рукопись романа. Он ему понравился. И хотя в разговоре с Шолоховым генсек высказал несколько замечаний, он в целом согласился, что «изображение событий в третьей книге «Тихого Дона» работает на революцию». Это сняло все препоны к печатанью. Третья книга появилась в 1932 г. В том же году была напечатана первая книга «Поднятой целины». Так же как и «Тихий Дон», этот роман, повествующий о событиях коллективизации, вышел в свет не без труда. Когда рукопись романа была отправлена в редакции «Октября» и «Правды», начались бесконечные придирки. Хотя «Поднятая целина», вообще говоря, более «красный» роман, чем «Тихий Дон», ортодоксальным его назвать ни в коей мере нельзя. Едва ли не каждая сцена рождала вопросы и наводила на размышления. Главы, посвященные раскулачиванию, особенно смущали редакторов. Шолохов передал рукопись в «Новый мир», но и здесь требовали купюр. Тогда он вновь стал искать поддержки у Сталина. Генсек, прочитав за две ночи рукопись «Поднятой целины», велел ее напечатать. При этом он сказал: «Мы не побоялись этого сделать, а они боятся об этом рассказать?»
Новый роман Шолохова был горячо принят советскими читателями. Вскоре «Поднятая целина» стала одной из самых читаемых в СССР книг. Немедленно появились переводы на другие языки. Как и «Тихий Дон», это произведение Шолохова воспринималось по-разному. Американский журнал «Тайм», например, писал: «Поднятая целина» открыто критична к советской власти и воспевает явную несовместимость с марксистской философией. В романе ярко и громко звучит шолоховский немарксистский тезис: человек является творением своей эпохи, и к нему следует относиться с величайшей заботой». Советская критика, разумеется, видела в «Поднятой целине» совершенно обратное.
Тридцатые годы были едва ли не самыми тяжелыми в жизни Шолохова.
Страшные перегибы коллективизации и последовавший затем безжалостный нажим советской государственной машины на колхозников происходили на его глазах. Согласуясь с опущенными сверху непомерными нормами хлебозаготовок, местные власти подчистую изымали хлеб из колхозных амбаров, обрекая колхозников на голодную смерть. Любые попытки скрыть зерно пресекались с величайшей жестокостью. Бесправие народа было ужасающее. Требовалось большое личное мужество, чтобы не смолчать и высказать наболевшие мысли. Пользуясь своим правом писать лично Сталину, Шолохов в это время отправляет генсеку одно за другим длинные письма, в которых описываются вопиющие беззакония, сопровождавшие «битву за хлеб». Особенно примечательно его письмо 1933 г. «В Ващаевском колхозе, — сообщает Шолохов, — колхозницам обливали подолы юбок керосином, зажигали, а потом тушили: «Скажешь, где яма?»… Колхозника раздевают до белья и босого сажают в амбар или сарай. Время действия январь-февраль… В Лебяженском колхозе ставили к стенке и стреляли мимо головы допрашиваемого из дробовиков… В Затонском колхозе работник агитколонны избивал допрашиваемых шашкой. В этом же колхозе издевались над семьями красноармейцев, разбирали крыши домов, разваливали печи, понуждали женщин к сожительству… В Солонцевском колхозе в помещение комсода внесли труп, положили его на стол и в этой же комнате допрашивали колхозников, угрожая расстрелом…
Подвешивали колхозниц за шею к потолку, продолжали допрашивать полузадушенных, потом на ремне вели их к реке, избивая по дороге ногами, ставили на льду на колени и продолжали допрос…» Письмо заканчивалось скрытой угрозой: «Простите за многословность письма. Решил, что лучше написать Вам, нежели на таком материале создавать последнюю книгу «Поднятой целины». Не менее страшно другое письмо Шолохова, посвященное описанию голода, охватившего в 1933 г. Донскую область. (Сталин отвечал на него короткой телеграммой и разрешил оставить в Вешенской 200 тысяч пудов зерна, уже подготовленных к вывозу по плану хлебозаготовок.) В 1937 г. на Дону, как и по всей стране, начались массовые репрессии.
Вешенская парторганизация была разгромлена, все руководители ее оказались в тюрьме. Шолохов спешно отправился в Москву, жаловался Сталину и просил разобраться. Ему удалось спасти четверых руководителей Вешенского района. Но Шолохов на этом не успокоился — отправил Сталину новое большое письмо, с описанием ужасов, которые творятся в застенках НКВД: о расстрелах, пытках, бесконечных издевательствах, о вошедшем в норму беззаконии и тысячах невинных людей, оказавшихся в заключении. Сталин переслал письмо Шолохова наркому НКВД Ежову с пометкой «Разобраться». Была организована комиссия для расследования деятельности ростовского отдела НКВД. Понятно, что далеко не все, но кое-какие злоупотребления были выявлены. Некоторые из невинно арестованных получили свободу.
