Наместница Фландрии своим специальным указом наложила запрет на распространение сведений о пленении и последующем выкупе двух знатных дам из рода Комарес. Правительница пресекает любые сплетни, даже если они лишь косвенно задевают королевскую семью. Но поскольку люди постоянно снуют между двором наместницы Марии, испанским двором и двором Фердинанда Габсбургского и постоянно циркулируют слухи и письма, этот как бы официально наложенный запрет, эта официально признанная тайна дают повод для еще больших сплетен.

В конце концов сплетня, на которую в магазине Гупперов не было и намека, в последующие дня появляется-таки во всех хоть сколько-нибудь известных салонах, где постоянно рождаются различного рода измышления просто от скуки, забавы ради, выдаваясь за абсолютные истины. Их передают непременно шепотом, якобы ради соблюдения приличий и благопристойности, а на самом деле, чтобы сомнительное удовольствие было еще полнее. В этих салонах говорят, дают понять, намекают, что Шарлотта-Бартоломеа де Комарес — жертва разрушительных любовных страстей. В доказательство приводится тот факт, что она, такая толстая и крепкая, в магазине Гупперов из-за внезапного приступа волнения стала белее тончайших кружев, что держала в этот момент в руках. И нельзя сказать, что Шарлотта раздосадована такими слухами. Напротив, она, судя по всему, даже польщена.

«Хорошо, очень хорошо, — думает она, замечая завистливые взгляды дам, которые часто посещают и ее, и дворец кузины Марии, — пусть думают, будто я пережила тысячи страстных романов! Пусть думают что хотят! Пусть завидуют и даже лопнут от зависти!»

Сама же Шарлотта убеждена, что этот приступ, это недомогание, которые и в самом деле имели место, чего она не может отрицать, случились все-таки не из-за любви. У нее перехватило дыхание и потемнело в глазах от гнева. Если существует Всевышний, вообще кто-то, кто правит миром, как мог он допустить подобную несправедливость, подобную дисгармонию в им же самим созданном мире? Как мог даровать он победу такому примитивному и ничтожному человеку, как маркиз де Комарес? Человеку с таким холодным сердцем? Маркизе стало плохо именно от обиды.

С тех пор как маркиз сделал все возможное, чтобы оставить ее в плену, Шарлотта-Бартоломеа, хотя и была вынуждена на людях относиться к нему с почтением, как подобает благородной сеньоре и верной супруге, в глубине души испытывала лишь презрение, которое отчасти компенсировало отвращение от необходимости носить его имя и лицезреть себя рядом с ним на официальных портретах. Она дала себе клятву отравить ему жизнь и никогда не одалживать денег, как бы упорно он их ни просил. А он попросит, обязательно попросит, потому что он вечно без денег, как все солдаты, которые если и выигрывают одно сражение, то обязательно проигрывают другое. Маркиза де Комарес откладывает каждую монету, чтобы иметь удовольствие сказать маркизу, своему супругу: «Это мои деньги, дорогой, и я тебе их не дам». Для этого ей нужно иметь много-много денег и драгоценностей, чтобы разложить их перед ним, такие прекрасные и недосягаемые.

— Несомненно, — уговаривает себя Шарлотта-Бартоломеа, — этот приступ дурноты был вызван у меня гневом, оттого что победу одержал маркиз де Комарес.

И все же, когда наступает ночь и маркиза ложится спать, ей приходится признаться самой себе, что именно смерть Аруджа засыпала черным пеплом ее мысли и чувства, прогнала сон, сломила волю к жизни. У нее нет больше желания продолжать свое путешествие, подготовленное с такой тщательностью и начатое с таким блеском. Она делает официальное заявление, что долг и неотложные дела призывают ее обратно в Испанию, освобождает себя от всех обещаний и обязательств во Фландрии, рассылает письма с извинениями из-за несостоявшегося визита к Габсбургам, а также в Рим и мчится ко двору императора, чтобы, опередив своего ненавистного мужа, покарать его суровой и справедливой местью.

Однако, когда она туда приезжает, оказывается, что ее победоносный супруг уже прибыл несколько дней тому назад и, пожиная плоды своего триумфа, сам приготовил ей неприятный сюрприз. В одной из новых церквей Шарлотты-Бартоломеа маркиз выставил на всеобщее обозрение и поругание то, что осталось от ее бейлербея — бороду и плащ, — и очень гордится тем, что в сущности превратил в священное ex voto все, что осталось от демона.

— К сожалению, сеньора, моя жена очень больна, — отвечает Комарес всякий раз, как его спрашивают, почему Шарлотта-Бартоломеа никогда не показывается при дворе или в обществе вместе с ним, — она не выходит из дома, и дай Бог, чтобы она поправилась как можно скорее.

Есть еще один человек, который никак не может излечиться от боли, причиненной ему смертью Аруджа. Это Осман Якуб, потерявший крест, который он нес, потому что на самом деле Баба был для него истинным мучением. Однако, вместо того чтобы почувствовать облегчение, Осман испытывает в душе страшную тяжесть.

Уже прошло довольно много времени с момента гибели Аруджа, но для Османа время как будто остановилось, и рана его все еще кровоточит.

Хайраддин отправился на очередную ужасную войну, которая, как считает Осман, будет такой же трудной, затяжной и бесполезной, как и война Аруджа. Баба ходил на запад, а Хайраддин бросился на восток — только в этом Осман и видит разницу.

Хасан занят морскими набегами, которые тоже по сути являются военными действиями, может быть, более краткосрочными, чем те, что вели его отцы, но, разумеется, не менее рискованными.

Пока они отсутствуют, городом правит Совет очень спокойно и разумно, без происшествий. Управляющие забрали большую власть во дворце, но не решаются что-либо приказывать или запрещать Осману.

Растения живут, не ведая, что никогда больше не станут отварами, компрессами и примочками для Аруджа, который был их господином и хозяином. Они продолжают как ни в чем не бывало расти, цвести и, когда приходит их время, увядать.

Давно уже нет во дворце Анны де Браес с ее капризами и шалостями. Некого больше утешать и баюкать.

Осману Якубу совсем нечем было бы заняться, если бы он не взялся за непосильную задачу. Он хочет отпереть для Краснобородого врата рая и слоняется по всему дворцу, не зная, какие эпитимьи на себя наложить, чтобы искупить грехи Аруджа, которых, несомненно, очень много и которые потребуют от небесных судей изнурительных разбирательств. Святой Петр должен будет подсчитать большие и малые его грехи, положить на весы, оценить один за другим, а затем сравнить с добрыми его делами. Баба совершил много добрых дел, которые могли бы понравиться Святому Петру и послужить противовесом на чаше весов, измеряющих жизнь людей, однако все-таки неизвестно, перетянут ли они чашу. Осман понятия не имеет, что думает обо всем этом Святой Петр, строгий ли он, какими законами руководствуется. А для разработки верного плана действий надо бы знать все о Небесном Суде.

Он надеется, что Мадонна поможет ему добиться оправдания в Небесном Суде, и призывает ее усердными молитвами. Это напоминает Осману то время, когда он жил в мире христиан, а также самые разные обычаи и обряды, с которыми познакомился в гаремах, на рынках и на кораблях, то есть в местах скопления людей из разных стран, где можно научиться обращаться напрямую к незнакомым и таинственным божествам.

Чтобы действовать наверняка, Осман совершает каждый день тысячи разных жертвоприношений. Он выходит на улицу босиком, закатав рукава, и бродит так до тех пор, пока кожа не становится черной и сморщенной, терпит голод, жажду, ночные бдения, неприятные разговоры и неприятных людей. Жертвы эти, надо сказать, незначительные, однако если там, на небе, они будут учтены, то смогут принести определенную пользу Аруджу.

Осман надеется, что Аруджу хорошо, потому что во сне он является ему спокойным, голова у него на прежнем месте, как и рука, и значит, это уже навсегда. Серебряная рука тоже появляется в снах Османа, но она висит на боку у Аруджа, как сверкающая сабля.