Так, когда однажды утром Анна, проснувшись, увидела, что рубашка ее испачкана кровью, она решила, что ее поразила серьезная, может даже смертельная, болезнь. Самая юная и нежная из наложниц Аруджа нашла девочку, спрятавшуюся от посторонних глаз за зеленой изгородью, и объяснила ей, что это всего-навсего нашедшие выход жизненные соки, что так бывает у всех женщин и нужно только радоваться этому и молить Всевышнего об очищении. Наложница Лунте Бима, присланная в подарок бейлербею одним очень далеким племенем чернокожих, решила даже возжечь маленький костер перед изображением своего бога, чтобы он одарил покровительством новую женщину, ее новую подругу Анну де Браес, не сведущую в столь простых делах. Дамы из гарема, только что вышедшие, как и она, из детского возраста, казались Анне зрелыми женщинами, возможно даже преждевременно состарившимися от сидения в четырех стенах и невозможности выйти за пределы сада. Нельзя сказать, что жизнь самой Анны отличалась свободой и разнообразием до того, как она поднялась на борт папской галеры, но то была совсем иная жизнь.

Для придворных дам оставалось загадкой, как случилось, что Краснобородые не проявили никакого интереса к Анне как к женщине. Когда ее привезли, она, такая худенькая и бледная, была действительно малопривлекательной. А может, раисы просто боялись ее раздавить своей тяжестью? Или решили, что она должна быть подружкой только Хасана? Ведь Хасан очень часто проводит с ней время, а это для обожающих его женщин гарема еще один повод к тому, чтобы проявить об Анне особую заботу.

Под руководством таких прилежных и внимательных наставниц Анна усвоила все, что должна знать и уметь девушка. Она научилась вышивать восточные узоры, ткать, ухаживать за своим телом и лицом, подхватывать на лету всякие сплетни и новости, готовить восточные сласти и напитки, танцевать, освоила технику восточной каллиграфии, искусство массажа в восточных банях и многое другое.

Образование Анны совершенствуется не только в гареме. Она овладевает теорией и разными практическими навыками во всех уголках огромного дворца: на кухнях, где готовят и повседневную еду, и изысканные праздничные кушанья; в огромных прачечных, в медресе, в манеже для чистокровных лошадей и даже в тире, где она обучается меткой стрельбе. В общем, всюду, куда строжайше запрещено заглядывать любой другой девушке. Но только не ей. Она заходит, куда ей хочется, с таким спокойным и безмятежным видом, словно к себе домой, но соблюдая при этом все полагающиеся нормы приличия, так что ни одному стражнику или смотрителю и в голову не придет прогнать ее или даже вежливо заметить, что ей в этом месте быть не положено.

Все во дворце привыкли видеть девушку в самых неожиданных местах — одну или вместе с Пинаром, который после злополучного посещения Анной зверинца старается всюду следовать за ней, чтобы убедиться, что она не заплутает и найдет дорогу обратно, или с принцем Хасаном, относящимся к Анне как к младшей сестренке и подружке.

К сожалению, у Хасана мало времени для отдыха и развлечений, заботы о царстве поглощают его целиком, и он часто подолгу отсутствует, что огорчает не только Анну, но и капитана Жан-Пьера, который любит поговорить с принцем на своем родном языке о событиях, происходящих за морем.

Как-то на закате, когда Хасан со своей свитой выходит после вечерней молитвы из мечети, навстречу ему бежит Жан-Пьер — чрезвычайно взволнованный и расфуфыренный, как павлин. Платье капитана какого-то немыслимого фасона, а башмаки — из пятнистой шкуры дикого зверя.

— Я заказал их специально: пусть все видят, что я действительно был в Африке! — восклицает он, тыча в башмаки концом изящной витой трости.

Его чулки из тонкого желтого шелка под коленями подвязаны бантами бирюзового цвета; а выше колен два больших банта — такого же цвета, но чуть посветлее тоном — стягивают широкие присобранные штанины. Пожалуй, штанами в прямом смысле слова их и не назовешь, скорее это драпировки из бледно-голубой ткани, проглядывающие сквозь замысловатые прорези на бедрах и образующие пышные, ниспадающие на колени складки, тогда как серо-серебристая ткань собственно штанов представляет собой просто несколько узеньких полосочек. Другие драпри, тоже очень сложные по форме и цветовой гамме, пузырятся над затягивающим его талию жилетом. Рукава с буфами, воротник и берет, украшенные вырезами, фестонами и вставками из блестящего шелка, делают Жан-Пьера похожим на волшебника.

— Хочу обнять вас на прощание. Я уезжаю. Представляете? Моя жена, которая на протяжении пятнадцати лет нашего супружества только и делала, что изводила меня, стараясь жить врозь и как можно дальше, пожертвовала частью своего имущества, выплатила выкуп и прислала за мной корабль. Чудеса любви, дорогой мой! А может, и старческие причуды. Нужно явиться к ней в приличном виде, раз уж она заплатила такие деньги. Как по-вашему, смогу я понравиться ей в этом наряде?

Капитан возвращается во Францию. В Рим он не явится до тех пор, пока не будет уверен, что Папа не станет упрекать его за потерю кораблей. А жаль. Ему очень бы хотелось заехать в Рим и сказать пару слов герцогу Герменгильду — жениху Анны де Браес. «Какой позор, — сказал бы он ему. — Какой позор!»

Жан-Пьер знаком с ним, знает, сколько у него палаццо, замков, деревень, знает, что сундуки у старика набиты деньгами, а наемникам счета нет, что любимые пажи читают хозяину вслух и укладывают его в постель, что и баб у герцога полно, а он уже столько месяцев переводит реки чернил и свитки пергамента, чтобы выяснить, полностью ли ему платить выкуп за невесту или только частично.

Впрочем, для маленькой Анны такой оборот дела, возможно, и благоприятен, здесь она по крайней мере может жить спокойно, Жан-Пьер де Лаплюм даже уверен, что ей самой уезжать отсюда вовсе не хочется.

Жан-Пьер готов признаться, что и ему, в сущности, жалко расставаться с берберами. Он провел в неволе незабываемую зиму и всегда будет жалеть о тех безвозвратно ушедших днях, когда они с принцем беседовали на морском берегу и спали под открытым небом после адской работы.

— Вы можете остаться.

Легко сказать. Разве может Жан-Пьер ответить такой неблагодарностью своей жене? Бедняжка на целых десять лет старше его, и он просто не в силах нанести ей такой удар, особенно теперь, когда она проявила поразительную щедрость. К тому же в ее послании говорится, что король Франции призывает Жан-Пьера к себе. Конечно, весьма возможно, это просто уловка, но в жилах Жан-Пьера течет рыцарская кровь: раз суверен зовет, надо ехать.

Легкий ветерок напоен ароматом трав, растущих на холмах. Жан-Пьер де Лаплюм никогда не забудет эту землю, ее запахи, ее яркие краски. Он будет с сожалением вспоминать о многом, что связано с этим миром, даже о яростном рыке Аруджа-Бабы. Они трогательно распрощались и раскланялись сразу же после того, как Краснобородому был вручен выкуп.

— Но почему такая спешка?

— Какая же спешка? Переговоры велись долго, неторопливо. Капитан поясняет, что банкир, присланный его женой, и берберский министр тщательнейшим образом все обсуждали на протяжении трех дней. Сам же он с Аруджем прогуливался в это время в садах.

— Мой отъезд кажется внезапным только вам, принц, так как вы всегда где-то пропадаете. Удивительно даже: весна наступила, а вы — во дворце. Вы же носитесь с места на место быстрее почтового голубя. И не старайтесь меня убедить, будто эти дни вы провели где-то взаперти, предаваясь размышлениям.

— А ведь так оно и есть.

Действительно, Хасан провел много времени с Ахмедом Фузули, который, не зная, стать ли ему воином или отшельником-ученым, пока возглавляет гарнизон, охраняющий один из оазисов на внутренней территории, где у него есть сколько угодно времени для раздумий.

— Что ж, тогда я могу сказать, — замечает капитан, — что в ваше отсутствие здесь накопилась уйма новостей. Известно ли вам, что приехал банкир для обсуждения суммы выкупа за Комареса?