А вот маркиз де Комарес предпочитает жить в тюремной камере. Но нельзя же поместить его вместе с уголовниками и всяким сбродом — это было бы нарушением установленного порядка, да и вообще неблагоразумно. И от порта его следует держать подальше: ни в коем случае нельзя позволить маркизу наблюдать за подготовкой судов к новым вылазкам, за погрузкой оружия и обучением экипажей и вынюхивать планы весенней кампании. Пришлось приспособить под тюрьму для Комареса помещение командира одного из отрядов охраны во дворце, на четвертом уровне. Короче говоря, у маркиза есть теперь своя камера, выделенная ему в резиденции самого бейлербея. Перед ней растут два густых кедра и лимонное дерево, а он все равно недоволен.

Правда, на том же четвертом уровне живет и Шарлотта-Бартоломеа, которой отвели не тюремную камеру, а обыкновенную комнату, поскольку порядок размещения пленных и заложников женщин не касается. И маркиза де Комарес пользуется этим, чтобы вторгаться в камеру супруга. Шарлотта-Бартоломеа считает своим священным долгом ежедневно посещать его, и когда сварливая громоздкая маркиза заполняет все свободное пространство камеры и оглушает супруга нескончаемой болтовней, у того начинается приступ удушья и разлития желчи. Беседы четы Комарес почти всегда заканчиваются ссорами, которые становятся предметом сплетен и немало забавляют местных офицеров и обитательниц гарема. Бывали случаи, когда они обсуждались под общий смех даже в Совете.

Переговоры о выкупе супругов Комарес длятся с переменным успехом уже не один месяц. Сейчас наступил момент затишья. Испанский двор согласился было по требованию Арудж-Бабы обменять маркиза на Бен-Гассу, но тот недавно скончался. Говорят — из-за болезни, но разве можно быть в этом абсолютно уверенным? Факт, что после кончины Бен-Гассы цена выкупа не осталась прежней, как полагали считавшие себя более могущественными испанцы. Нет, Краснобородые резко ее повысили.

Первый прибывший с выкупом испанский банкир уехал ни с чем. Второго просто выгнали. Комарес исходит желчью, хотя и Хайраддин, и Арудж-Баба относятся к нему очень внимательно, желая преподать этому брюзгливому и злобному человеку урок приличного поведения, хоть он и принадлежит к старинному аристократическому роду.

В отличие от прирожденного дипломата Жан-Пьера, философа по натуре и жадного до всего нового, Комарес ведет себя как солдафон, ограниченный и неспособный заметить в противнике никаких положительных качеств. Ничего хорошего у берберов он не видит и ничего не ценит, оставаясь равнодушным даже к таким признанным во всем мире и изысканным удовольствиям, как посещение турецких бань. Когда маркиз попал в эти бани впервые, они показались ему пыткой, но потом, с удивлением убедившись в их благоприятном воздействии даже на него, он, вопреки всякой логике, заявил, что бани — языческая затея, лишь расслабляющая организм.

Наконец подтверждение о выкупе маркиза все же пришло, но испанцы почему-то не присовокупили к нему дополнительного выкупа за маркизу. Шарлотта-Бартоломеа не отпустила мужа одного, так как ее привело в бешенство подозрение, что Комарес отправил в Испанию зашифрованное послание со ссылкой на один из параграфов брачного контракта, дававший ему право распоряжаться ее имуществом.

— Мой супруг маркиз не может допустить, чтобы я потратила слишком много собственных денег на свое освобождение из плена. Да исполнится его воля, — сказала она со смиренным видом Аруджу и капитану Жан-Пьеру, покорно склонив голову. — Он мой господин, и я должна быть ему послушна.

При этом послушная женушка маркиза добавила, что Арудж-Баба, вероятно, согласился принять столь скромный выкуп за важного испанского гранда лишь потому, что полагает убить сразу двух зайцев — да простится ей это вульгарное выражение.

— Ведь если вычесть сумму выкупа за супругу, выкуп за самого маркиза останется просто унизительно малым, — сказала она, скромно потупившись, как рачительная хозяйка и верная жена.

Арудж-Баба сразу разгадал ее маневр и сообразил, что маркиза просто жаждет отмщения.

Время снова замедлило свой бег, возобновились нудные споры. Нужно внести изменения в счета, установить наконец верное соотношение между размером выкупа и ценой выкупаемого и выразить в цифрах затраты, связанные с постоянными промедлениями. Во всяком случае, договорились, что прежде, чем освободят маркиза, будет внесен аванс на содержание его супруги, от которой в плену никому нет ровно никакой пользы. До сих пор ни от маркиза, ни от его жены не требовали, как от простых пленников, каких-либо услуг личного порядка — из особого уважения к их персонам, что и записано в соответствующих актах, но кто даст гарантию, что акты эти не будут отменены?

Когда Арудж-Баба впервые намекнул на такую перспективу, маркиз де Комарес, не поддаваясь на провокацию, еще сильнее сжал свои железные челюсти и уставился в пустоту невидящим взглядом. А вот маркиза — о, загадка человеческой души! — не почувствовала привычных спазм в желудке, наоборот, испытала даже некое приятное волнение.

Проходят дни, недели. Комарес хочет поговорить с Хайраддином, но это невозможно. С наступлением весны Краснобородый уехал в Истанбул к Великому Султану, который решил доверить ему очень важное дело — навести порядок на островах, где сложилась тревожная обстановка.

Маркиза, взбешенная скупердяйством семейки Комаресов, заявила, что из-за затянувшихся переговоров ее платья совсем истрепались, а ей, знатной даме, не пристало ходить в отрепьях.

Галантный Баба велел принести Шарлотте всякие легкие ткани, из которых придворный портной смастерил ей необыкновенный, расшитый золотом восточный наряд с пышными турецкими шальварами и всевозможными украшениями, столь модными в берберских гаремах. Шарлотта-Бартоломеа нашла его восхитительным.

Маркиза приобщилась и к некоторым другим тайнам гарема, так как по пути с четвертого уровня в царские палаты, где в помещении для гостей живет уже выздоравливающая Анна, в дворцовых садах она нередко встречалась и беседовала с женами и наложницами Аруджа-Бабы и Хайраддина. По их примеру она стала красить волосы хной, чернить брови и ресницы и поглощать уйму медовых сластей, так что теперь стала похожа на большую бочку. Все равно — со смехом объясняет она дамам обоих раисов — Комарес обязан увезти ее с собой, ибо церковь не признает развода. Судя по всему, настроение у фламандки прекрасное.

Сама мысль о том, что во дворце живут пленницы, не принадлежащие к гарему, сначала очень шокировала остальных дам, но потом, поскольку решения Аруджа, Хайраддина, а теперь и Хасана — безусловный закон для всех, с таким положением смирились, и недовольный ропот прекратился. Первые встречи носили вроде бы случайный характер, но надо сказать, что в действительности обе стороны, движимые вполне естественным любопытством, искали их. Потом дамы стали обмениваться отдельными фразами. Иностранок приглашали в гарем, угощали шербетом и сластями. Фламандская великанша казалась обитательницам гарема смешной и нелепой, а ее поступки неожиданными. Маленькая Анна вызывала жалость, и матери, привыкшие сообща ухаживать за всеми детьми, считали своим долгом взять худенькую блондиночку под свою опеку. В гаремах Краснобородых у женщин всегда остается неутоленным материнский инстинкт, так как детей очень рано отлучают от них и куда-то увозят из дворца во избежание ссор и интриг. Предосторожность, пожалуй, излишняя, поскольку по установленному Краснобородыми закону их дети лишены права наследования по кровному признаку, а матери, по-видимому, уже смирились с тем, что ни одна из них не произведет на свет будущего монарха.

В общем, все обитательницы гарема были счастливы опекать Анну де Браес, как дочь, и гордились тем, что могут за ней ухаживать. Однако Анне были в тягость забота нескольких матерей сразу, и она постаралась поскорее от нее избавиться, предпочитая всем свою добрую и ласковую няню — старого Османа. И все же женщин из гаремов — и молодых, и старых — связывали с Анной узы глубокой симпатии. Не раз им приходилось выступать в роли учительниц — в знаниях Анны оказалось множество пробелов. Она почему-то совершенно терялась перед самыми естественными, но непостижимыми для нее тайнами, хотя и провела над книгами большую часть своего детства и отрочества. Женщины считали просто своей обязанностью просветить ее относительно всего и вся.