– Ну, значит, все в порядке, только приходи послезавтра сюда с Юлой.

Когда Юрка скрылся за дверью, пастор вытер пот со лба. Случись в приходе все такие, как Юрка, что было бы! Если бы все прихожане считали себя Нечистыми, явившимися на землю, чтобы спасти душу; если бы они верили, что их жены со злости прямиком в ад отправляются, когда их мужья приживают детей с девицами; если бы сами мужья – эти самые Нечистые – сжигали бы вместе с постройками своих батраков и прочих покорителей женских сердец, – будь все это в действительности, а не фантазией бедняги Нечистого и его религиозным помешательством, сколько построек приходилось бы возводить каждый год? О божественная вера! Подумать только: он – Нечистый, но, как человек, стремится к блаженству; и в то же время сам убивает, сжигает, нарушает святость брака. А какое-то пустячное удостоверение личности причиняет ему боль сердечную. Уже с самого начала он оцеживает комара, а верблюда поглощает.[2] Удивительно создан человек!

Пока пастор рассуждал таким образом, Юрка в радостных чувствах шагал к дому; было и у него над чем поразмышлять. «Хороший человек – этот пастор, – думал он, – все понимает, что ему ни скажешь, сам ласковый, отзывчивый. И поучает по-хорошему и спрашивает так, что всегда знаешь, чем ответить. Ни на что не обижается. Побольше бы таких людей!»

Когда он вернулся домой, настроение у него несколько изменилось, так как Юла первым делом спросила:

– Ну, записали мальчишек?

– Нет, – ответил Юрка.

– Почему?

– Детей у меня нет, потому.

– А двойня чья же?

– Твоя.

– Это пастор сказал?

– Пастор сказал, что ты вроде как дева Мария.

– Не болтай!

– Сперва я так сказал, а потом пастор…

– Что ты сморозил – я верю, но чтобы пастор…

– Право же! Он сказал: «Ладно, этак ясней будет».

– Что ясней?

– Что ты – дева Мария.

– Нет, старина, пастор хотел сказать тебе, что я – девушка с ребятами, да не решился, вот и…

– Чего же он забоялся?

– Тебя забоялся. Того гляди убьешь…

– Я всего только пригрозил, что подожгу его дом.

– Нельзя было так говорить.

– А как же быть, раз ничего не ладится!

– Взял бы и ушел, вот и все. Я сама сходила бы.

– Нет, пастор сказал, что мы оба должны прийти.

– Зачем же обоим? Дети-то мои.

– Пастор так сделает, что и моими будут.

– Обвенчать он нас хочет, что ли?

– С кафедры хочет огласить.

Юла помолчала, потом сказала тихо, но Юрка почувствовал – Юла довольна:

– Конечно, эдак-то лучше всего. Пастор прав.

– Пастор прав, – повторил Юрка.

А когда настал назначенный день, он запряг лошадь в телегу, сам сел спереди – править и погонять, Юла – позади него, держа ребят на коленях. Свои вязальные спицы она нынче оставила дома, – вместо них у нее были мальчишки; с ними хлопот побольше, чем со спицами: то давай им грудь, то укутывай, то подвертывай сухие пеленки. Глядишь, так время и пролетело.

Когда Юрку и Юлу записали как жениха и невесту, Юрка пожелал, чтобы и его сыновей в список вставили, но пастор ни под каким видом не соглашался. Прежде, мол, следует три раза огласить жениха и невесту, потом их обвенчать и только после этого включить детей в список. Так что пришлось Юрке запастись терпением. Но в конце концов все обошлось честь по чести, и можно было надеяться, что отныне в глуши Самого Пекла воцарятся тишина и покой, кончатся всякие треволнения и передряги, допросы и дознания.

У Юрки отлегло от сердца, когда он услышал, что дело о пропаже его жены прекращено по приказу властей. Не за себя порадовался Юрка – за других. Особенно беспокоила его Юла, которая начала было сомневаться: в самом ли деле Лизета ушла прямиком в ад. Может быть, из-за глубокого снега и метели она не нашла дороги туда, бродит теперь призраком где-нибудь по лесу, да еще явится чего доброго домой, как случается даже с теми, кто похоронен.

– С испуга, глядишь, молоко в груди испортится, у ребят животы заболят, – объясняла Юла свои страхи.

– А ты сразу и пугаться по пустякам, – говорил Юрка. – Живую не боялась, чего же тебе ее мертвой бояться?

– Кровь у меня хлипкая, не иначе.

Эти слова особенно поразили Юрку. Подумать только: такая сильная и здоровая женщина, эта Юла, – ан кровь хлипкая. Стало быть, и сама она робкого десятка, – вот что проняло Юрку. Он сказал:

– Не бойся, я свою бабу знаю, она сразу в ад ушла, больше ей некуда. Если и вернется, так прямо из ада. Ну, а тогда она будет иметь дело со мной.

Все же Юла никак не могла успокоиться, у нее скребло на сердце. Она спросила у Юрки:

– Не хотел бы ты сходить разок на кладбище?

– Зачем? – сказал Юрка и, так как Юла смущенно молчала, добавил: – Что ж, можно и сходить.

Юла же, переведя разговор на другое, молвила:

– Странные все-таки люди!

– Какие люди? – спросил Юрка.

– Ну, полиция там и другие. Взбрело им в голову, что это я отправила твою жену на тот свет.

– Чего о них толковать! – пренебрежительно сказал Юрка. – Аж до того дошли, что кости, мол, Лизетины.

– А может быть, и впрямь ее, не зарекайся!

– Значит, ты тоже думаешь, будто…

– Ничего я не думаю. Просто раз уж этак… хорошо бы тебе сходить на кладбище, – люди ведь ходит на могилы. Пойти и вытоптать пяткой три ямки в ногах, в каждую ямку поплевать три раза, а как плюнешь, приговаривать: «Чтоб тебе не встать, чтоб тебе не встать, чтоб тебе не встать». Я бы и сама сходила, да только от меня толку не будет. Тебе самому надо: твоя жена, твоя плоть и кровь – ты и заговаривай.

Юрка слушал ее, разинув рот: до сегодняшнего дня он и не подозревал, что Юла так умна. Раз от разу он все больше убеждался, какое сокровище удалось ему найти. Эта женщина – настоящий клад.

– Значит, коли я пойду, сделаю ямки, плюну да скажу, что надо, так ей не выйти больше на землю? – молвил он в раздумье.

– Другие не выходили, и она не выйдет, – подтвердила Юла. – Это уж с давних пор испытано.

– Так ее же ведь нет…

– Конечно нет, – перебила его Юла, – но… если она все-таки там и ей захочется встать, то надо помешать. Люди ведь уверены, что она в могиле; а раз все так сильно верят – может статься, что она и взаправду… Ты все же ради наших детей сходил бы.

Говоря это, Юла приложила одного ребенка к одной груди, а другого к другой. Это так подействовало на Юрку, что он, не долго думая, сказал:

– Ладно.

– Пойдешь, стало быть?

– Вроде бы так.

– Тогда мальчикам нечего будет бояться поноса, – ответила Юла, с улыбкой поглядев на сосущих ребят.

И потекли в Пекле спокойные и, пожалуй, даже безгорестные годы. Сложа руки здесь, конечно, не сидели, работали Юрка и Юла не покладая рук – то одно набегало, то другое. Особенно тяжко приходилось Юле, которая, несмотря на труд, беспрестанно носила ребенка то на груди, то под грудью, а бывали времена, что сразу и тут и там. Но, по Юлиному разумению, иначе и быть не могло. В целом мире она только и видела, как все плодилось и размножалось. Без этого вообще не было бы и жизни.

Юрка работал вначале главным образом на Антса, погашал старый долг. Но так как взамен старых долгов все время возникали новые, то казалось, что Юрка никогда не избавится от Антсовой кабалы. Пойдет этак дальше – смотришь и Юркиным детям придется гнуть спину на Антса. Увидев как-то первых Юркиных близнецов, Антс так и сказал:

– Пастухов мне растишь.

Впервые в жизни что-то кольнуло в сердце Нечистого из Самого Пекла.

– Пожалуй, и самому сгодятся, – промолвил он.

– Один тебе, другой мне, – ухмыльнулся Антс. Однако Юрка не мог забыть, что Антс уже загодя выглядывает его ребят, его первенцев. А они почему-то были особенно дороги ему. Однажды, сидя с Юлой на пороге и смотря, как мальчики играют на траве, Юрка сказал: