– Где-нибудь в другом месте, в другом приходском списке. Однако, возлюбленное чадо мое, кто ты таков? Я что-то не припомню, чтобы видел тебя раньше.
– Я несколько раз бывал в церкви.
– Как у тебя обстоят дела с причастием, возлюбленное чадо мое?
Нет, к причастию Юрка еще не ходил.
– А сам ты, возлюбленное чадо, откуда?
– Из Самого Пекла.
– Ах, вот что! – протянул пастор. – Так, так! Теперь я начинаю понимать!
Юрка, однако, ничего не понимал, в недоумении глядя на пастора.
– Прежнего хозяина звали Нечистым, а с тобой как быть? – ухмыляясь, спросил пастор.
– Прежнего звали эдак, а я и в самом деле Нечистый, – ответил Юрка.
– Так ты, возлюбленное чадо, и есть настоящий Нечистый?
– Я и есть самый настоящий, – подтвердил Юрка. Пастора разобрал смех, он захохотал от всего сердца.
Однако Юрка никак не мог взять в толк, с чего тот разошелся, и из вежливости тоже попытался засмеяться вместе с пастором. Но, едва услышав гулкий грохот, словно из бочки, пастор умолк и пристально вгляделся в Юрку, будто и впрямь узрел перед собой живого Нечистого.
– Если ты в самом деле Нечистый, так зачем же ты пришел на землю? – спустя некоторое время спросил пастор, внимательно наблюдавший за Юркой.
– На то воля небесная.
– Так. Ну а все же, с какой стати?
– Чтоб обрести блаженство.
– Если хочешь обрести блаженство, возлюбленное чадо, то тебе нельзя верить, что ты Нечистый.
– Но ведь я – он самый есть.
– Нечистый не может обрести блаженства, возлюбленное чадо мое.
– А если он человек?
– Если человек, то должен верить, что он – человек. – А если я все-таки Нечистый?
– Тебе надо уверовать в невозможное, тогда и обретешь блаженство.
– Я верю, что обрету, иначе люди не пойдут в ад.
Пастор ровно ничего не понял, а потому спросил с любопытством:
– Как же так, возлюбленное чадо?
– Про то апостол Петр говорил.
– Что же именно сей Петр сказал?
– Петр сказал: человек грешен; он не может спасти душу, до того грешен. Хочет спастись, да не может. А вдруг и не хочет? Вот на небесах и пожелали узнать, хочет он или нет, может или не может. Поэтому, когда я пришел за душами, Петр и сказал мне: не получишь, мол, больше. «Если, говорит, хочешь душами раздобыться, так ступай на землю и будь человеком, – попытай, сможешь ли обрести блаженство. Если сможешь, стало быть, и человек может, да только не хочет; а не сможешь, значит, и человек не может, если бы даже и захотел. Так вот, если человек может, а не хочет, то пошлем его к тебе в ад, если же он не может, а ему хочется, то пойдет он в рай, и не видать тебе больше ни единой душонки». Так Петр и сказал. Вот я и пришел на землю, чтобы обрести блаженство.
От Юркиных слов пастор так и онемел. Наконец, он произнес:
– Но, возлюбленное чадо мое, как же будет с искуплением грехов?
Пастор опустился на стул. Он, веровавший в то, что скудоумие есть залог блаженства, любил в свое время посещать дома умалишенных. Там он встречал людей, считавших себя кто сыном божьим, кто китайским императором, кто стогом сена, кто квохчущей курицей, мусорным ящиком, ветром или просто ничем, – но Нечистого он доныне не встречал ни в доме умалишенных, ни на воле. Лютер и другие вероучители были куда счастливее его: они видались с глазу на глаз с самим дьяволом. Однако ныне и для него настал сей величественный час: перед ним сидел живой Нечистый. Пастор жалел сейчас только об одном: почему ни у кого на свете – ни у него, ни у других – нет больше той глубокой и твердой веры, которая позволяет воспринимать вещи такими, как они представляются нашим чувствам. Почему всегда и всюду нас грызет сомнение, почему непрестанно и неумолимо мы вынуждены до всего дознаваться умом? Почему не может он смотреть на этого верзилу, как на настоящего Нечистого, а считает его попросту кандидатом в сумасшедший дом? Как измельчал, как обветшал мир и человек! Да и у него самого в присутствии живого Нечистого не было сейчас иных переживаний, кроме некоторого страха: что было бы, если бы разъярился сидящий перед ним мужик! Слава богу, между ними письменный стол с книгами, а за спиной в каких-нибудь двух шагах, дверь. Поэтому он обратился к Юрке совсем спокойно, хотя сердце чуток и замирало в груди:
– Как же ты думаешь обрести блаженство, не веря в искупление грехов? Мы, люди, надеемся только на искупление.
– И погибнете, как сказал Петр.
– Именно Петр и говорит об этом… – неопределенно промолвил пастор. Он боялся рассердить Юрку, ответив более ясно и твердо, но наперекор ему. Однако такая предосторожность оказалось совершенно напрасной: Юрка был спокоен и уверен, ничто не встревожило его.
– На небесах в тот раз мне больше ни с кем не довелось встретиться, – сказал он совсем просто.
– Где же эти небеса? – спросил пастор тоже как можно проще.
– Да разве господин пастор не знает где? – вместо ответа спросил Юрка.
Из этого пастор заключил, что обсуждать религиозные вопросы с Юркой бесполезно, а потому сказал:
– Этот разговор завел бы нас слишком далеко. Перейдем лучше к делу. Ты сказал, что хочешь похоронить свою жену. Но ни тебя самого, ни покойной не числится в наших церковных книгах. Откуда ты родом?
Юрка сказал, откуда он, и даже показал пастору. какое-то удостоверение личности, из которого пастор сделал себе выписку. Итак, все было в порядке и Юрка мог везти хоронить свою жену. Но перед его уходом пастор подошел к нему, положил ему руку на плечо и сказал:
– Возлюбленное чадо мое, это очень хорошо, что ты признался мне, кто ты таков, но не говори об этом каждому, – ведь люди не верят тому, что им говорят, и могут тебя высмеять. Дело это касается души, и я понимаю тебя, потому что я – пастырь душ. Однако ты должен все же верить в искупление грехов, если стремишься к блаженству. А теперь иди с миром, твоя жена ждет тебя в своем гробу.
Юрка вышел. Ему стало жалко пастора и неловко за его последние слова, потому что этими словами пастор обнаружил все свое неведение и непонятливость. Он говорит о душе, когда перед ним во плоти и крови стоит сам Нечистый. И как мало пастор знает о его старухе! Жена ждет! Юрке хотелось расхохотаться во все горло над невежеством пастора. Но в одном тот был прав: не стоит говорить людям о своих делах, – они все равно не поверят. Ведь пастор и тот не поверил. Юрка почувствовал это.
А впрочем, все сошло ладно. Хозяйку Пекла похоронили, как полагается. И колокол звонил за упокой, было и все прочее. Лишь один изъян был во всем обряде: гроб оказался заколочен гвоздями, и никто из посторонних не мог посмотреть, как выглядит покойница. Юла объяснила, что умершая сильно изменилась, и поэтому Юрка не хочет ее показывать. Это еще больше возбудило умы: все непременно захотели увидеть, как смерть обезобразила Лизету. Однако Юрка остался при своем: крышку гроба, забитую длинными гвоздями, так и не открыли.
Но вскоре после похорон кругом заговорили, что Лизета умерла не своей смертью. Особенно громкой стала молва, когда у Юлы родилась двойня: она-то, Юла, наверно, и прикончила старую хозяйку, чтобы самой занять ее место. Юрка же или не знал ничего, или помог Юле скрыть преступление. Оттого-то крышку гроба и заколотили раньше времени. Тут людям припомнились и сгоревший сарай и непонятная гибель батрака, и они захотели узнать, что же вообще творится в Самом Пекле с тех пор, как там объявился новый Нечистый. Подозрения стали настолько явными, что в конце концов в дело вмешалась полиция: могилу снова разрыли. И тут-то выяснилось, что в гробу не труп, а земля и камни. Юрку с Юлой призвали к ответу: как все это объяснить? Однако те вовсе ничего не объясняли и только глядели друг на друга.
– Кто наложил в гроб земли с камнями? – спросили их.
– Я, – ответил Юрка.
– Зачем?
– Покойницы-то там не было.
– Куда же она девалась?
– Не знаю.
– Умерла все же твоя жена или нет?
– Вроде бы так.
– Ты видел ее мертвой?
