Перевод Н. Н. Залесского

1. Ликин. Не я ли говорил, что скорей гниющее тело, лежащее на виду, останется скрытым от коршунов, чем какое-нибудь необычайное зрелище ускользнет от Тимолая, хотя бы требовалось для этого бежать без передышки в Коринф? Вот какой ты любитель зрелищ и как прыток в таких случаях.

Тимолай. Да как же иначе следовало мне поступить, Ликин, когда я, бродя без дела, узнал, что приплыл в Пирей огромный корабль, необычайный по размеру, один из тех, что доставляют из Египта в Италию хлеб? Полагаю, что и вы оба — ты и вот Самипп — пришли из города сюда не за чем иным, как для осмотра этого судна.

Ликин. Да, клянусь Зевсом. Также и Адимант, что из Мирринунта, последовал за нами, — только не знаю, где он сейчас, мы потеряли его в толпе зрителей. До самого корабля шли мы вместе, и при подъеме на судно ты, что ли, Самипп, был первым, после тебя шел Адимант, затем я, держась за него обеими руками: так и провел он меня за руку по сходням, дело в том, что я обут, а он был босым. Затем я более его не видел, ни на корабле, ни когда сошли с него.

2. Самипп. Знаешь, Ликин, где Адимант нас покинул: думаю, когда вышел из нижней части судна тот пригожий отрок в чистой, тонкой одежде, с повязанными назад кудрями, ниспадавшими по обе стороны лба. Если я хоть немного знаю Адиманта, то, думается мне, при виде такого изящного зрелища он пожелал долго здравствовать египетскому строителю корабля, водившему нас по судну, и, по обычаю своему, стал плакать: быстр он на слезы в любовных делах.

Ликин. Однако, Самипп, мне показалось, что этот отрок не слишком красив, чтобы поразить даже Адиманта, за которым в Афинах ходят следом столько красавчиков, причем все — свободные, речистые, пахнущие палестрой, — вот ради таких прослезиться не стыдно. А этот юноша вдобавок чернокож, губаст и чересчур узок в бедрах и слова произносит как-то неясно, без перерывов и торопясь. Судя по негреческому произношению и ударениям, а также по прическе — завитой назад пряди волос — юноша не свободнорожденный.

3. Тимолай. Нет, Ликин, такая прическа — знак благородного происхождения у египтян, носят ее также все свободные дети вплоть до самой юности — словом, дело обстоит обратно тому, что было у наших предков, которые для старцев считали красивым отращивать волосы и закладывать их начесом с поддержкой его золотой шпилькой.

Самипп. Вот хорошо, Тимолай, что напоминаешь нам о том месте сочинения Фукидида, где он во введении говорит о древней роскошной жизни наших предков, которую они вели совместно с ионийцами.

4. Тимолай. Подожди, Самипп, я вспомнил, где оставил нас Адимант: когда мы остановились и долго смотрели на мачту, считая, сколько полос кожи пошло на изготовку парусов, и дивились мореходу, взбиравшемуся по канатам и свободно перебегавшему затем по рее, ухватившись за снасти.

Самипп. Ты прав. Ну, что же теперь нам делать? Ожидать Адиманта, или, быть может, мне опять взобраться на судно?

Тимолай. Незачем! Пойдем обратно. Похоже на то, что он уже прошел мимо и мчится в город, так как нигде не мог нас отыскать. А если и не так, то ведь Адимант знает дорогу, и нечего опасаться, что, отстав от нас, он заблудится.

Ликин. Смотри, неловко выйдет самим уйти, а приятеля оставить. Однако прибавим шагу, и Самипп того же мнения.

Самипп. И даже очень. Только бы застать нам еще открытой палестру!

5. А между прочим, что за корабль! Сто двадцать локтей в длину, говорил кораблестроитель, в ширину свыше четверти того, а от палубы до днища — там, где трюм наиболее глубок — двадцать девять. А остальное: что за мачта, какая на ней рея, и каким штагом поддерживается она! Как спокойно полукругом вознеслась корма, выставляя свой золотой, как гусиная шея, изгиб. На противоположном конце соответственно возвысилась, протянувшись вперед, носовая часть, неся с обеих сторон изображение одноименной кораблю богини Изиды. Да и красота прочего снаряжения: окраска, верхний парус, сверкающий, как пламя, а кроме того якоря, кабестаны и брашпили и каюты на корме — все это мне кажется достойным удивления.

6. А множество корабельщиков можно сравнить с целым лагерем. Говорят, что корабль везет столько хлеба, что его хватило бы на год для прокормления всего населения Аттики. И всю эту громаду благополучно доставил к нам кормчий, маленький человечек уже в преклонных годах, который при помощи тонкого правила поворачивает огромные рулевые весла. Мне показали его: он плешив спереди, курчав с затылка. Герои, как кажется, по имени.

Тимолай. Да, удивительно его искусство, и, по словам плывущих с ним, в морских делах мудрей он самого Протея.

7. Слышали вы, как он привел сюда это судно благоприятно, каким испытаниям подверглись мореплаватели и как звезда принесла им спасение?

Ликин. Нет, Тимолай, но охотно выслушаем теперь.

Тимолай. Судовладелец сам беседовал со мной, отличный он человек и приятный собеседник. Сказывал он, как, подхваченные от Фароса не слишком сильным ветром, на седьмой день были они в виду Акаманта, но затем подул им напротив зефир, который отнес их в сторону до самого Сидона, на пути откуда попали они на десятый день в большую бурю у Хелидонских островов в Авлонском проливе. Там-то они все чуть было не утонули.

8. Я и сам некогда испробовал, плывя мимо Хелидонских островов, какие волны вздымаются в этом месте, и особенно при ливийском ветре, всякий раз как он вступает в борьбу с нотом. Дело в том, что здесь отделяется Памфилийское море от Ликийского, и напор волн, как бы от многих течений, рассекается надвое у мыса, а там стоят отвесные скалы, острые, обточенные прибоем, — этот напор вызывает ужасающее волнение и великий плеск.

9. Волны же часто равны высотой самому утесу. Так вот, рассказывал судовладелец, и они попали в такое волнение, причем была еще ночь и стояла совершенная тьма. Однако их горестный вопль умилостивил богов, которые показали огонь с берега Ликии; по этому знаку мореплаватели определили, в каком месте они находятся. К тому же один из Диоскуров водрузил весьма яркую звезду на вершине мачты и направил корабль влево, в открытое море, когда судно несло уже на утес. В дальнейшем, уклонившись от прямого пути, поплыли мореходы через Эгейское море, лавируя против встречных пассатных ветров, и на семидесятый день после отбытия из Египта вчера причалили в Пирее. Вот как далеко занесло их на север! А им-то следовало, имея справа Крит, проплыть мимо Малейского мыса и быть уже в Италии.

Ликин. Клянусь Зевсом, удивительный же, как говоришь ты, кормчий этот Герон, он же сверстник Нерея, который так сбился с дороги.

10. Но что это, не Адимант ли вон там?

Тимолай. Конечно да, сам Адимант. Окликнем его! Эй, Адимант! Тебе говорю, тебе, что из Мирринунта, сыну Стромбиха! Одно из двух: или он сердится на нас, или оглох! Ведь это Адимант, не кто-нибудь иной.

Ликин. Вполне уже ясно вижу: и плащ его, и походка, и короткая стрижка. Ускорим шаг, чтобы перенять его.

11. Если не схватить тебя, Адимант, за плащ и не повернуть, то ты, видно, не услышишь наших криков. Похоже, что задумался ты над какой-то немалой заботой и топчешься, видно, вокруг дела, нелегко разрешимого.

Адимант. Никакого затруднения нет, Ликин, но одна пустяковая мысль в пути закралась и сделала совершенно неспособным слышать вас, так как всем разумом сосредоточился я на своей мысли.

Ликин. В чем же дело? Ты не замедлишь сказать, если только эта мысль не из числа «неизрекаемых». Хотя мы — люди посвященные, как тебе известно, и обучены хранить тайны.

Адимант. Да мне стыдно сказать перед вами — ведь очень уж мальчишеской покажется вам моя забота.

Ликин. Неужели нечто любовное? Так ты скажешь это не каким-нибудь непосвященным, но тем, кто сам посвящен под "сияющим факелом".

12. Адимант. Ничего подобного, чудак, а вообразил я себя владеющим великим богатством — счастье, которое древние называют пустым. Так вот, вообразите себе меня в самом расцвете изобилия и роскоши.