10. А теперь посмотрим, какой насильницей по самой своей природе выступает Тау по отношенью не ко мне одной, а и к прочим буквам. Да, она не пощадила и других! Она обидела и Дельту, и Фи, и Дзету — без малого всю азбуку. В подтвержденье моих слов я прошу вызвать самих потерпевших…(Выступают свидетели)

Вы слышите, судьи Гласные, что говорит Дельта: Тау отняла у нее «энделехию», заставив, вопреки всем законам, звать ее «энтелехией». Фи бьет себя в грудь и рвет на голове волосы (увы! уже не «фрихас», а "трихас"!), — и не мудрено: осталась она без тыквы, «колокинф» стал «колокинтом»! У Дзеты отняты и свирели звучащие, и трубы звенящие, и сама она даже визга свинного издать не может. Кто в силах стерпеть все это? Какая кара достаточна для этой мерзкой злодейки Тау?

11. Но не только буквы, своих сородичей, Тау подвергает оскорбленьям. Нет! Она шагнула дальше, и даже люди уже страдают от нее. Судите сами: она не позволяет им владеть языком как следует. Больше того, граждане судьи: заговорив сейчас про дела людские, про язык, я вспомнила опять, что и в языке она обездолила меня, превратив его из «глоссы» в «глотту». О Глосса! Воистину — язвой для тебя явилась Тау! Впрочем, возвратимся снова к людям и скажем несколько слов в защиту их от притеснений Тау. Тау стремится связать, скрутить их речь как будто узами: увидев что-нибудь прекрасное, человек хочет так и назвать его прекрасным — «калон», но Тау тут как тут и заставляет произносить «талон», повсюду притязая на первое место; другой заводит разговор о винограде, но из лозы, из «клема», выходит у него «тлема», несчастье, поистине несчастный человек! И не только простые люди, кто попадется, терпят от нее обиды, но даже великого царя, которому повиновались, как говорят, и суша и море, изменяя своей природе, — и его Тау коварно превратила из Кира в Тира какого-то.

12. Таковы преступления Тау против людей по части речи. Ну, а что мы видим, если от слов перейдем к делам? Стонут люди и сетуют на свою судьбу и частенько проклинают Кадма — за то, что он ввел Тау в семью букв: ибо ее наружный вид, как говорят, тираны приняли за образец, ее очертаньям подражали, соорудив из дерева такую ж Тау, чтобы распинать на ней людей! От нее же их гнусное изобретенье получило и гнусное свое названье.

Итак, каков же будет ваш приговор? Скольких смертей достойна Тау за все свои злодейства? Что до меня, то я считаю возможным и справедливым ограничиться для Тау одним наказаньем: Тау уже в самой наружности своей несет заслуженную кару: она, Тау, создала крест, а люди в ее честь назвала его "с-тау-рос"!

Перевод Н. П. Баранова

1. Ликин. Что ты, Гесиод, превосходный поэт и получил этот дар от Муз вместе с веткой лавра, это и сам ты доказываешь песнями, которые слагаешь, ибо они — вдохновенны и величавы, да и мы верим, что это действительно так. Но вот что способно вызвать недоумение. Как же это? Ведь ты утверждаешь, говоря во вступлении о себе самом, будто получил от богов свой божественный дар для того, чтобы, с одной стороны, прославлять и воспевать минувшее, а с другой — предрекать грядущее. И вот первое ты осуществил с превеликим совершенством, рассказывая о поколениях богов вплоть до тех, самых первых, — я разумею Хаос, Землю, Небо и Любовь, воспевая добродетели женщин, давая земледельческие советы и относительно Плеяд, о подходящих сроках пахоты, жатвы и выхода в море, и вообще обо всем таком.

Что же касается второго, что особенно было полезно для жизни и более всего приличествовало дарам богов, — я говорю о предсказании будущего — ты и намека не дал, но всю эту часть предал забвению и нигде в своей поэме не попытался подражать Калханту, Телему, Полииду или Финею, которые, хотя и не от Муз получили свой дар, все же пророчествовали и, не колеблясь, изрекали свои предсказания тем, кто в них нуждался.

2. Отсюда с полной необходимостью вытекает, что молчание твое обусловлено какой-нибудь одной из трех следующих причин: или ты солгал, как бы ни было резко это слово, утверждая, будто Музы обещали тебе, что ты сможешь предсказывать грядущее; или они дали тебе эту способность, как обещали, ты же скаредно скрываешь и за пазухой таишь полученный дар и не уделяешь от него ничего тем, кто в нем нуждается; или, наконец, у тебя имеется в готовом уже виде немало и таких писаний, но ты до сих пор еще не пустил в жизнь и приберегаешь использование их до какого-то другого — не знаю, какого именно — более удобного времени.

Правда, возможно еще предположение, но его я и высказать не решился бы: будто Музы, пообещав одарить тебя двумя дарами, один действительно дали, но с половины взяли обещание обратно — я разумею знание будущего, причем это второе обещание было к тому же высказано ими раньше первого.

3. От кого же другого, Гесиод, если не от тебя самого, можно узнать все это? Ибо, как боги являются "подателями блага", так и вам, их друзьям и ученикам, подобает с полной правдивостью поведать о том, что вы знаете, и разрешить наши сомнения.

4. Гесиод. Я мог бы, любезный, без труда дать тебе ответ сразу на все и сказать, что в моих песнях ничто не принадлежит мне, но все — Музам. От них и надлежало бы тебе требовать отчета и в том, что сказано, и в том, что осталось невысказанным. За то, о чем я говорю по собственному опыту, то есть о том, как пасти скот и загонять его, выгонять, доить, и о других пастушеских делах и сведениях, — за это, да, я по справедливости должен был бы отвечать, но богини раздают свои дары тем, кому пожелают, и настолько, насколько сочтут это приличным.

5. Однако я без затруднений сумею и как поэт перед тобой оправдаться. Я утверждаю, что не следует требовать от поэтов мелочной точности выражений, чтобы все сказанное было у них договорено до последнего слога, и придирчиво проверять, не вылетело ли у них незаметно какое-нибудь слово в стремительном беге поэмы. Напротив, надлежит знать, что многое мы нагромождаем ради размера и для благозвучия; а нередко случается, что стих сам, не знаю как, принимает в себя то или другое гладкое слово. Ты же отнимаешь у нас величайшее из благ, которыми мы владеем: нашу свободу и право распоряжаться делом творчества. Ты не видишь, сколько других красок имеется в поэме, а выбираешь разные занозы и колючки да выискиваешь место, за которое было бы удобно ухватиться клевете. Но не ты один так поступаешь и не против меня одного, но и многие другие подобным же образом разрывают на кусочки имя моего современника Гомера, пускаясь в такие же изысканные тонкости и рассуждая о разных мельчайших пустяках.

6. Поскольку однако приходится лицом к лицу встретиться с твоим обвинением и наивернейшей защитить себя защитой, — прочти-ка ты, человече, мои "Дела и дни", — прочти и узнаешь, сколько в этой поэме напророчил я всяких предсказаний и откровений, предуказывая счастливый исход дел, совершаемых правильно и во благовремении, а равно и ущерб от разных упущений. Хотя бы вот это:

или, с другой стороны, перечисление благ, которые ожидают исправных земледельцев, — и, право, следовало бы признать эти предсказания наиполезнейшими.

7. Ликин. Все это, мой удивительный Гесиод, ты изложил, конечно, как настоящий пастух. Как видно, воистину Музы тебя вдохновляли, так как сам ты даже защитить не в состоянии свои стихи; но мы-то не этих предсказаний ожидали от тебя и от Муз, потому что в подобных делах простые хлебопашцы — куда более надежные прорицатели, чем вы: они наилучшим образом смогут предсказать нам, что в случае, если бог будет дождить, — полным нальется колос, если же засуха хватит и станут жаждой томиться нивы, то никакие уловки не помешают голоду прийти следом за этой жаждой полей. Сумеют сказать земледельцы также о том, что не в середине лета надлежит пахать, иначе никакого проку Не будет, и только зря разбросаешь семена, и о том, что нельзя жать еще зеленый колос, чтобы не оказаться ему лишенным зерна. Не нуждается вовсе в предсказаниях, что стоит лишь не прикрыть семена, стоит рабу не пройти с мотыгой, не набросать на зерно земли, как налетят птицы и расклюют все надежды этого лета.