Обвинительная речь по делу юных четырех сержантов была безжалостной. Этот борзописец Маршанги предварительно изложил свою речь на 196 страницах. Выступление прокурора состояло из бесконечных рассуждений в высокопарном стиле; оно было, однако, опасно тем, что в нем содержалось требование смертной казни для четырех молодых людей.

— И если преступный комитет, подготавливавший государственный переворот, был создан в Париже, — с пафосом закончил прокурор, повернувшись к присяжным, — то здесь же в Париже найдутся честные и мужественные люди, которые, истребляя орудие заговора, докажут, что в столице лилий[36] еще живут любовь к справедливости и верность трону…

Пока прокурор зачитывал обвинительное заключение, старший сержант Бори спал.

На следующих заседаниях заслушивались защитительные речи адвокатов. Главной была речь господина Мерилу, адвоката сержанта Бори. Ни для кого не было секретом, что Мерилу, как и некоторым из его коллег, было далеко не безразлично, какое направление примет судебное разбирательство. Было общеизвестно, что он входил в «высокую» венту общества карбонариев и являлся одним из руководителей Бори и его товарищей. Достаточно одного слова его подзащитного или кого-либо из друзей Бори, и Мерилу сам оказался бы на скамье подсудимых. Именно Мерилу, равно как Лафайета и некоторых других либеральных депутатов, спасают сейчас Бори и его товарищи своим молчанием, которое может стоить им жизни. Это известно всем, и со смешанным чувством недоумения и негодования публика присутствует на необычном спектакле, где адвокат защищает клиента, который гораздо менее виновен, чем он сам.

Поэтому господин Мерилу выполняет свою задачу с чрезвычайным усердием. Он обращает особое внимание на пункт, к которому будут возвращаться все последующие защитники. Этот процесс противозаконен, даже скандален, ибо французское право обращает большое внимание на формальный момент: преступления пет, если не начато его осуществление. План заговора, даже если речь идет о государственном перевороте, сам по себе не является преступлением. Да, было восстание генерала Бертона в Туаре и Сомюре, и, возможно, предполагалось, что вента 45-го линейного полка окажет ему поддержку. Но этого не случилось. Поэтому состава преступления нет, и, следовательно, нет оснований для уголовного преследования.

Обращаясь, в частности, к делу сержанта Бори, господин Мерилу напоминает, что во время событий, о которых идет речь, его подзащитный находился под стражей в Ла-Рошели и соответственно не мог принимать в них никакого участия.

В последующие дни заслушивались защитительные речи адвокатов других обвиняемых — двадцать пять речей, в которых, по существу, повторялось одно и то же: преступления не было, поскольку не было перехода от замысла к действию. Значит, обвиняемые не виновны… пи в чем.

Единственную сенсацию вызвало выступление молодого адвоката Шe д'Эст-Анжа, защитника солдата Бишерона, игравшего второстепенную роль в этом деле. Стремясь подкрепить довольно шаткое обвинение, прокурор де Маршанги несколько раз упоминал о хранившихся у Бори кинжалах с двухцветными — наполовину золотистыми, наполовину голубыми — лезвиями; причем он говорил о них так, будто речь шла не о символических предметах, а о настоящем оружии и будто хорошо вооруженным военным в самом деле мог пригодиться этот театральный реквизит.

Картинным жестом молодой адвокат выхватывает из-под мантии кинжал и восклицает:

— Вещь эта перешла ко мне от отца. Он был франкмасоном. Но когда я держу в руках его кинжал, у меня не возникают никакие преступные замыслы, в которых подозревает здесь всех господин прокурор.

И продолжает:

— Какое поразительное несоответствие между грозным обвинительным заключением и этими злополучными обвиняемыми! Да где они, эти страшные конспираторы, угрожающие миру и королевству? Я спрашиваю вас, господа! Посмотрите на них, посмотрите на моего подзащитного, солдата Бишерона.

На какое-то мгновение возникла надежда, что ввиду несостоятельности доказательств обвинение рухнет под напором совместных усилий защитников. Казалось, дело идет если не к оправдательному приговору, то по крайней мере к милосердному вердикту присяжных.

Так бы оно и было, если бы не господин де Маршанги. Но именно теперь старый поэт-бонапартист проявляет себя в полной мере. Он неожиданно поднимается и обращается к председателю суда:

— Я желаю сделать дополнительное заявление. Уже в том, что обвинение делает заявление после защитительных речей адвокатов, есть нечто необычное. Да и по своему объему оно тоже необычно— 50 страниц, то есть четвертая часть обвинительного заключения. В этот день становится совершенно ясным, что представляет собой Маршанги на самом деле: он не просто прокурор, выполняющий свои обязанности, а непримиримый противник, который задался целью погубить обвиняемых и готов пойти на все, чтобы добиться своего.

Обращаясь к присяжным, Маршанги произносит сурово и многозначительно. «Важны не факты сами по себе, — говорит он. — Единственно важным является ваше внутреннее убеждение, и если вы считаете, что возникла угроза существующему порядку, то должны карать решительно, без колебаний».

Затем он возвращается к вопросу о кинжалах. Вопреки здравому смыслу настаивает на том, что кинжалы с разноцветными лезвиями предполагалось использовать в качестве оружия и потому они могут служить вещественными доказательствами начала осуществления заговора. Потом он принимается непосредственно за Бори. Для того, чтобы изобличить его. Да, конечно, Бори находился в тюрьме, но нет никаких сомнений, что он тем или иным способом передавал распоряжения своим сообщникам. И глядя па молодого человека, господин де Маршанги грозно провозглашает:

— Бори, никакое ораторское искусство не облегчит вашей участи!..

Прокурор садится. Он хорошо выполнил свою работу. Он доволен собой. Редко какой прокурор с таким остервенелым упорством добивался смертного приговора для подсудимых.

Разумеется, защита имеет право на ответ. Адвокат Бори господин Мерилу негодует по поводу предложения прокурора отправить на эшафот его подзащитного. Другие адвокаты снова повторяют свои аргументы. Когда дебаты заканчиваются, председатель суда Монмерк, который до сих пор вел процесс гуманно и беспристрастно, спрашивает у подсудимых, не хотят ли они что-нибудь сказать. Поднимается Бори и твердо заявляет:

— Господин прокурор все время представлял дело так, будто я — руководитель заговора. Хорошо, господа, я принимаю это как должное и буду счастлив, если моя голова, скатившись с эшафота, сможет спасти жизнь моих друзей!

Эти слова никого не оставляют безучастными. Мужество Бори и его трех друзей удивляет и даже пугает. Присутствующие все еще отказываются верить тому, что на завтрашнем заключительном заседании обвиняемым может быть вынесен смертный приговор.

6 сентября 1822 года председатель суда открывает пятнадцатое, и последнее судебное заседание и на основании установленных фактов делает выводы. Он говорит со свойственной ему объективностью, не нападая на подсудимых. Затем суд присяжных под председательством барона Труве, роялистские настроения которого известны всем, удаляется на совещание. Восемнадцать часов 30 минут.

Начинается тягостное ожидание. Оно длится три часа. Наконец присяжные возвращаются в зал суда. Барон Труве готовится зачитать ответы на заданные присяжным вопросы.

Со стороны защиты остались только адвокаты. Обвиняемым по требованию председателя суда предложено покинуть зал заседаний.

Бори, Помье, Губен и Pay признаны виновными! В зале поднимается такой шум, что остального почти не слышно. Виновным признается также и Гупийон, хотя при этом учитывается сделанный им донос. Из остальных обвиняемых шестеро признаны виновными за недоносительство, другие объявлены невиновными.

Публика еще не успела прийти в себя, когда председатель суда Монмерк просит ввести подсудимых, признанных невиновными, с тем чтобы освободить их тут же. в зале суда.