Двадцать один час 50 минут. Защитительная речь Репе Флорио закончена. Председатель суда обращается к Петио:

— Подсудимый, что вы можете сказать в свое оправдание?

Бледный, потухший, безучастный Петио бормочет:

— Ничего, ничего.

Спустя несколько секунд он трагическим юном добавляет;

— Господа присяжные, все вы — французы; я уничтожал сотрудников гестапо. Вы сами знаете, как вам надлежит поступать!

Суд удаляется на совещание. Присяжные должны ответить па сто тридцать пять вопросов, ни больше ни меньше. Проходят два долгих часа. Почти полночь.

— Господа, прошу встать! Суд идет!

Сидя па скамье подсудимых, Петио дремлет, уткнувшись помятым лицом в согнутую руку. Да, он спит в ту самую минуту, когда ему должны объявить, что его ждет — жизнь или смерть.

Господин Флорио тормошит его. Полусонный Петио встает.

— Да, да, да…

Сто тридцать два раза присяжные заседатели ответили утвердительно на поставленные им вопросы. Петио признан виновным в смерти двадцати четырех человек… И за каждое из двадцати четырех преступлений он заслуживает смертной казни.

— Петио, вы приговорены к гильотинированию! Приговоренный даже не пошевелился. Все еще сонный, он безразлично постукивает рукой по барьеру. Председатель суда продолжает оглашение приговора, а Петио в это время спокойно переговаривается с господином Флорио. Что означает смерть для этого странного человека? Об этом можно только гадать. Смерть была его спутницей, его сообщницей, Петио хорошо с ней знаком. Он, который так часто видел смерть в угасающих глазах своих жертв. И вот в последний раз Петио, как некий призрак, поднимается со своего места:

— За меня отомстят!

Кому он это говорит? Всей этой публике, которая затаив дыхание внимательно следила за тем, что происходило на шестнадцати судебных заседаниях? Может быть, и ей, но уже слишком поздно. Занавес падает.

Марсель Петио был гильотинирован 25 мая 1946 года во дворе тюрьмы Сайте. Он шел к эшафоту без малейших признаков страха. Последние его слова были таковы:

— Я вас прошу, не смотрите на меня: полагаю, это будет зрелище не из приятных, а мне хотелось бы, чтобы вы сохранили обо мне хорошее воспоминание.[35]

Двадцать первое августа 1822 года, среда, Париж. В этот знойный летний день во Дворце правосудия начинается процесс, которого уже давно ждут, — процесс о заговоре в Ла-Рошели. Зал суда присяжных набит до отказа; в кулуарах — толпа военных и женщин, казалось, готовых пойти па что угодно, лишь бы попасть в зал, хотя сейчас здесь невыносимо жарко и душно. Все жаждут увидеть двадцать пять обвиняемых, из которых двенадцать считаются «опасными», а остальные тринадцать квалифицируются как «сообщники».

В число «опасных», в число «главарей» входят и те, кого называют «четырьмя сержантами из Ла-Рошели». Их имена уже известны всем: Бори, Помье, Губен и Pay,

Когда они появляются в зале суда, многие невольно восклицают: «Боже! Какие они молодые!»

Да, это так. Они молоды. Средний возраст двадцати пяти обвиняемых — двадцать пять лет. Некоторые из них совсем юны, и странно видеть их в военных мундирах.

Председатель суда, советник Монмерк занимает свое место. Справа от него— прокурор господин де Маршанги. Перед ними—обвиняемые и их защитники.

Секретарь суда сразу же приступает к чтению обвинительного заключения, составленного господином де Маршанги. Это — описание авантюры, предпринятой молодыми людьми, — авантюры невероятной, отдельные эпизоды которой напоминают оперетту.

Все началось в 1821 году в 45-м линейном полку, размещенном в Париже в центре Латинского квартала. Ни для кого не секрет, что шесть лет спустя после Реставрации во многих армейских частях еще витал дух бонапартизма. Он царил и в 45-м полку, находившемся в тесном, повседневном контакте со студентами Латинского квартала, которых по меньшей мере можно было бы назвать вольнодумцами.

Главный обвиняемый — старший сержант Жан-Франсуа Бори. Все началось с того дня, когда он вступил в общество карбонариев.

В обвинительном акте подробно описывается это подпольное, занесенное из Италии революционное движение, которое носило полуреспубликанский, полубонапартистский характер и провозглашало своей целью свержение Людовика XVIII и Бурбонов.

Общество французских карбонариев подразделялось на ячейки, насчитывающие по двадцать человек и носящие название вент. За «дочерними» вентами по иерархии следовали «материнские» венты и наконец «высокая» вента — в нее, по слухам, входили самые известные либеральные депутаты, в частности Манюэль и Дюпон де л'Эр. Главой их будто бы был не кто иной, как щестидесятичетырехлетний Лзфайет, некогда герой войны за независимость в Америке.

В 45-м линейном полку Бурбонов не любила, и потому Бори нетрудно было создать там венту. Самыми близкими его помощниками стали три других сержанта: Жан-Жозеф Помье, Шарль-Поль Губен и Мариус Pay.

В конце 1821 года карбонарии подготовили план военного государственного переворота, осуществление которого было поручено генералу Бертону — человеку болтливому, импульсивному и слабому. Заговорщики, несомненно, предпочли бы выбрать в руководители кого-нибудь другого, но Бертон был испытанным бонапартистом, а главное, только он и согласился играть роль предводителя.

В этом заговоре 45-му линейному полку отводилась важная роль, поскольку он был размещен в Париже, где, естественно, все и должно было начаться.

Однако в начале 1822 года именно по причине неблагонадежности 45-й линенейый полк решено было Перебросить в Ла-Рошель. Не беда! В задней комнатушке одного из кафе Латинского квартала состоялось экстренное заседание, в ходе которого к заговорщикам обратился с речью уполномоченный представитель карбонариев Николас Хенон, бывший офицер, а ныне учитель.

В новой ситуации государственный переворот решено было произвести во время перехода 45-го линейного полка. Генерал Бертой поднимет гарнизон в Сомюре. а Бори с товарищами немедленно придут к нему на помощь. Перед выступлением полка из Парижа Бори получает от высшего руководства карбонариев все необходимые материалы, а вернее, специально предусмотренные для подобных случаев атрибуты: цветные шейные платки, служившие опознавательными знаками, половинки разрезанных билетов {вторые половинки находились у будущих соучастников) и, наконец, знаменитые двухцветные кинжалы карбонариев, лезвия которых были наполовину золотистые, наполовину голубые.

Полк отправился в путь 22 января. Бори обратился к своим сообщникам с просьбой соблюдать строжайшую тайну. Однако после первого же перехода, сразу по прибытии в Орлеан, сам Бори затевает драку с солдатом швейцарской гвардии, предложившим ему выпить за здоровье Людовика XVIII. В качестве наказания Бори приговаривают к тюремному заключению, и он находится под вооруженной охраной в течение всего остального перехода вплоть до прибытия полка в Ла-Рошель.

Мало того, во время остановки в Пуатье Бори, которого поместили у одного полковника в отставке, хорошо отобедав, раскрывает хозяину весь план заговора, Старый служака, естественно, спешит передать все генералу Деспинуа, командующему Западным округом. По прибытии в Лa-Рошель Бори сажают в знаменитую башню Лантерн.

В это время генерал Бертой начинает вооруженное выступление. Двадцать четвертого февраля 1822 года во главе отряда численностью приблизительно в пятьдесят человек он захватывает гарнизон Туара, состоящий из… пяти жандармов. Генерал задерживается здесь для того, чтобы отпраздновать столь блестящую победу, а когда на следующий день он подходит к Сомюру, власти города уже вполне готовы к встрече. Гарнизон Сомюра и не думает брататься с заговорщиками. Когда генерал Бертой видит нацеленные на его отряд пушки, он обращается в бегство и оказывается в Ла-Рошели.

И тут карбонарии снова воспрянули духом. Да, Бори находится в тюрьме, но есть же генерал Бертон. Победоносное восстание начнется в Ла-Рошели. Теперь оно намечено на 17 марта.