Мы старались не искажать факты, не занимались их интерпретацией и переносом в наше время. Все показания, выкрики с мест, правдивые п лживые речи оставлены без изменений.

История Франции, ее славные и темные страницы, — как бы несет отпечаток этих процессов: некоторые же из них оказали решающее влияние на жизнь нации. Величие и слабости многих выдающихся людей нашего прошлого подчас вызывают у пас удивление, И нередко короткий судебный процесс сообщает нам. о них больше сведений, чем долгие исследования ученых.

Войны, революции, сменявшие друг друга политические режимы стали достоянием нашей истории, а на судебных процессах, проходивших в те же времена, подобно накипи, всплывают лишь злоба, взаимные претензии, сведение счетов между людьми и нациями. Час правосудия, а может быть, и истины пробил только сейчас.

Разбирая эти дела, мы ближе узнаем наших героев — тех мужчин и женщин, поведение которых поражало или возмущало современников. Зачастую достаточно брошенной реплики, фразы, слова, чтобы понять, как они жили. Однако и судьи несут на себе печать своего времени. Редки те из них, которые смогли абстрагироваться от представлений своей эпохи и дать объективную оценку взглядам и идеям, опережающим время. Мы знаем, что политические ситуации часто заставляли их вести борьбу с собственной совестью. В этом трудность интересных историко-юридическнх исследований, которыми мы занимались.

Из огромного списка громких политических и уголовных процессов мы выбрали те, которые оказали влияние на наши нравы и исподволь сформировали наш образ жизни и суждения об отдельных людях, правительствах, фактах.

Мы не претендуем на использование новых источников; мы верим, что, рассказывая о знаменитых процессах, которые волновали наших отцов, и представляя читателю действующих лиц — преступников, судей, свидетелей, — мы даем ему возможность лучше ознакомиться с короткими, как мгновения, эпизодами из истории Франции.

Ф. Поттешер

В этот день, 24 марта 1919 года, вход в парижский Дворец правосудия преграждает цепь вооруженных полицейских. Ворота закрыты, решетки задвинуты. Конные гвардейцы в касках, с саблей на боку ожидают на набережных, готовые вмешаться. Остров Сите прямо-таки на осадном положении. Правда, собралась толпа, но толпа притихшая и сосредоточенная.

Мужчины в мягких шляпах и женщины с непокрытой головой стоят неподвижно, тесно прижатые Друг к другу. Стайка мальчишек взобралась на парапет моста Сен-Мишель. Там и сям на рукавах пиджаков мелькают красные повязки с золотыми буквами: это социалисты, пришедшие из предместий и с окраин, собрались здесь, в центре Парижа. Они пришли сюда в знак преданности Жоресу и еще для того, чтобы увидеть Рауля Виллена, его убийцу, застрелившего в упор лидера социалистов в «Кафе дю Круассан» 31 июля 1914 г., как раз накануне объявления этой бесконечно длившейся войны, в которой рабочие, как многие из них начинают теперь понимать, дали калечить и убивать себя понапрасну и которая, как они клянутся, будет «последней из последних войн». Эту воину убийца призывал всеми силами души, а Жорес стремился во что бы то ни стало избежать ее…

Из-за проклятой войны, стоившей Франции полутора миллионов жизней, процесс Рауля Виллена то и дело откладывался — вплоть до этого дня, 24 марта 1919 года. Нельзя было восстанавливать одну половину нации против другой, надо было сохранить в целости противостоящий Германии священный союз. Рассчитывали также, что за это время гнев поостынет и страсти утихнут.

Но теперь война окончена, уже началась демобилизация; больше уже невозможно оттягивать начало процесса. А между тем атмосфера в стране напряженная, да и безработица, ожидавшая фронтовиков по выходе из траншей, вновь пробудила в них интерес к политике. И все же, несмотря на приближающиеся выборы в Национальное собрание, нелегкие для правительства Жоржа Клемансо — самого непримиримого врага Жореса, Рауля Виллена извлекают из тюрьмы, где прятали более четырех лет, чтобы он мог предстать перед судом, и ему решаются задать вопросы, с которыми тянули так долго.

Ибо до сих пор остается неизвестным, кто толкнул Виллена на убийство. Крайние правые? «Аксьон Франсэз», чьи газеты ежедневно осыпали Жореса оскорблениями? Царская полиция, как утверждали некоторые социалисты? Или же, как прозрачно намекают националистические круги, то были немцы: устраняя Жореса, они рассчитывали вызвать во Франции гражданскую войну…

Вопросы весьма болезненные, и этим, по-видимому, объясняется предосторожность Клемансо, который во избежание беспорядков закрыл публике доступ в зал суда. Железная рука Клемансо управляет страной с 1917 года, и всякий знает, что человек, сам себя называющий «первым шпиком Франции», не терпит беспорядков. Вот так же он не терпел и Жореса.

Однако все эти предосторожности сегодня кажутся чрезмерными. В глазах мужчин и женщин, столпившихся перед Дворцом правосудия, нельзя уже прочесть ни ненависти, ни гнева, лишь печаль. И упорное желание видеть, знать. Им кажется, что после стольких лет они имеют на это право.

Но в первый день процесса Рауля Виллена это право предоставлено одним только журналистам. Только им дозволено видеть обвиняемого, одиноко сидящего за барьером, точно банковский служащий за окошечком — бесцветный, жалкий банковский служащий, как полагают в припадке ревности убивший свою любовницу… Ибо в этот день, 24 марта 1919 года, убийца Жореса выглядит невзрачно, С виду это туповатый белобрысый субъект с бледной физиономией и подстриженными усиками. Когда он появился в зале, на местах для прессы в один голос воскликнули: «Подумать только, и этот тип убил Жореса!»

Этот тип, это щуплое ничтожество, этот Виллен, простым движением пальца нажавший спусковой крючок, уничтожил одного из величайших мыслителей нашего времени!

С наивным самодовольством он утверждает, что в момент убийства был «студентом» Луврской школы изящных искусств, забывая уточнить, что перед этим его выгнали за профессиональную непригодность с должности инженера по сельскому хозяйству и уволили из коллежа Станислас, где он служил надзирателем, за неспособность держать учеников в повиновении.

Тусклым голосом отвечает он на вопросы председателя суда Букара, бородатого человечка, кротко глядящего на него сквозь запотевшие стекла очков.

— Значит, вы, если можно так выразиться, никогда не знали своей матери?

— Нет, господин председатель. Сразу после моего рождения она заболела душевным расстройством. Я помню ее только как больную женщину, которая никогда мной не занималась.

Тон задан. Еще долго Биллей будет пытаться разжалобить суд, рассказывая о себе. Отец, судебный секретарь в Реймсе, эгоист и гуляка, мать и бабушка, замкнувшиеся в своем безумии «женщины, старший брат, слишком занятый учением, чтобы уделять ему внимание, — классическое, хотя, по-видимому, несколько утрированное описание одинокого и несчастного детства.

На самом деле отец был вовсе не так плох, как утверждает его сын. Он заботился о маленьком Рауле, а когда тот стал юношей, обеспечил его необходимыми средствами. И позже он не переставал поддерживать сына, даже дал ему возможность поехать за границу. Вместе с тем это правда, что Рауль Биллей отчаянно стремился обрести мать. Отличаясь болезненной стыдливостью, он никогда не был близок с женщиной. Человек глубоко религиозный, он верит в любовь целомудренную, чистую и испытывает восторженное, почти маниакальное преклонение перед Жанной д'Арк.

В «Сийон», социал-христианскую организацию левого толка, руководимую Марком Санье, о» вступил по недоразумению: по сути дела, в госпоже Санье он обрел мать, которой у него никогда не было, а в Марке — старшего брата, которого ему недоставало. Впрочем, он вышел из организации, после того как ее осудил сам папа.

Более серьезным и в большей степени повлиявшим на дальнейшее развитие событий шагом было его вступление в Лигу молодых друзей Эльзаса и Лотарингии, почетными членами которой были Морис Баррес, Поль Дерулед и Жюль Зигфрид.[7] Этот реакционный союз Биллей пытается представить самой что ни на есть безобидной ассоциацией.