Увидев меня целой и невредимой, принц Гун вздохнул с облегчением.

— Слухи о вашей смерти путешествуют быстрее наших гонцов, — сказал он. — Я тут места себе не находил от беспокойства.

— Кажется, ваш брат очень хотел взять меня с собой на Небо, — саркастически ответила я, все еще слегка обиженная.

— Но в последнюю минуту он снова передумал, не правда ли? И даже помогал с Небес вашему спасению. — Принц Гун сделал паузу. — Очевидно, когда он приближал к себе Су Шуня, его ум уже был явно не в порядке.

— Очевидно.

Принц Гун оглядел меня с ног до головы и улыбнулся.

— Добро пожаловать домой, невестка. У вас было трудное путешествие.

— У вас тоже, — ответила я, заметив, что даже шляпа стала ему велика. Он беспрестанно сдвигал ее на затылок, чтобы она не падала ему на глаза

— Да, я похудел, — подтвердил он. — Но я никак не ожидал, что у меня съежится голова!

Я начала расспрашивать его о главном монахе. Принц Гун ответил, что это известный убийца, у которого есть прозвище — Рука Будды. И, действительно, оправдывая свое прозвище, он никогда не промахивался и обладал поистине беспредельными возможностями. В одной из фольклорных историй Царь обезьян, проехав в повозке тысячи миль, решил, что ему удалось спастись от преследования врагов, но оказалось, что он все еще сидит на ладони всемогущей божественной руки. Моя голова стала первой, которую знаменитый убийца не смог присоединить к числу своих многочисленных трофеев.

Принц Гун предложил мне присесть и поговорить — так началось наше долгое деловое сотрудничество. Это был человек широких взглядов, хотя с годами его темперамент давал о себе знать все сильнее и сильнее. Его воспитывали в точности так же, как Сянь Фэна, и временами он становился таким же капризным, упрямым и эгоистичным, как тот. Множество раз мне приходилось закрывать глаза на его черствость и заносчивость. Множество раз он словно бы ненароком унижал меня перед всем двором. Конечно, я могла бы заявить ему свой протест, но всякий раз я сдерживала себя, говоря, что должна научиться принимать принца Гуна таким, какой он есть, со всеми его недостатками и достоинствами. А достоинствами он обладал гораздо более впечатляющими, чем его брат. Он не закрывал глаза на реальность и был открыт для разных мнений и взглядов. Мы были нужны друг другу, особенно в первое время нашего общения. Будучи маньчжуром, он твердо усвоил еще с детства, что место женщины — в спальне, но полностью игнорировать меня он все равно никогда не мог. Без моей поддержки его власть переставала быть легитимной.

По мере того как мы лучше узнавали друг друга, ослаблялась взаимная настороженность. Я дала ему понять, что власть сама по себе меня не интересует и что единственное, чего я хочу, это помочь Тун Чжи добиться успеха. Самое удивительное, что тут наши мнения абсолютно совпадали. Иногда мы спорили, но всегда ухитрялись выходить из наших баталий примиренными. Чтобы упрочить наш новый государственный аппарат, мы распределили в нем для себя роли, причем я не побоялась занять в нем место номинального главы.

Играя на гордости принца Гуна, я воспламеняла его энергию и амбиции. Я считала, что если Нюгуру и я будем вести себя с ним покорно и робко, то он точно так же будет покорно вести себя с Тун Чжи. Мы практиковали конфуцианские принципы семейного уклада, и оба от этого только выиграли.

Да, я играла свою роль, хотя иногда такое ежедневное надевание маски казалось мне утомительным. Мне постоянно приходилось прикидываться, что без двора я абсолютно беспомощна. Мои министры работали только тогда, когда верили, что являются моими спасителями. Ни одна моя мысль не смогла бы получить их одобрение, если бы я не представляла ее как «мысль моего пятилетнего господина». Чтобы управлять другими, я научилась делать вид, будто управляема сама.

Чтобы доехать до Пекина, Нюгуру, Тун Чжи и всему Параду счастья потребовалось пять дней. К тому моменту, когда они приблизились к Воротам зенита, у людей и лошадей был такой измученный вид, словно в Пекин прибыла разбитая армия. Флаги повисли, туфли износились. Носильщики паланкинов с грязными и заросшими лицами тяжело волочили ноги, покрытые мозолями и волдырями. Гвардейцы плелись без строя и без удали.

Я вообразила как будет выглядеть Су Шунь и его Парад скорби, когда через несколько дней они тоже прибудут в Пекин. Тяжесть императорского гроба должна была сокрушить плечи носильщиков. В то же время Су Шунь скорей всего уже получил известие о моей смерти, и это должно было воодушевить его.

Однако радость возвращения домой повлияла на Парад счастья самым благоприятным образом. Все быстро построились, подтянулись, с гордостью выпятили грудь. Казалось, в городе никто понятия не имел о том, что случилось. Горожане выстроились перед входом в две линии и хлопали в ладоши. При виде императорских паланкинов толпа начала ликовать. Никто так и не понял, что в моем паланкине ехала не я, а мой евнух Ли Ляньин.

Нюгуру отпраздновала конец путешествия тем, что приняла подряд три ванны. Ее служанка рассказывала, что в последней она едва не утонула, потому что ухитрилась заснуть прямо в воде. Я позвала к себе Ронг и ее маленького сына, вместе мы навестили мать и брата. Я пригласила мать переехать ко мне во дворец, чтобы я могла о ней заботиться, но она отказалась, предпочитая оставаться там, где жила сейчас, в спокойном доме в отдаленном районе Пекина. Я не настаивала. Переселись она ко мне, и ей пришлось бы спрашивать разрешения на каждом шагу и по любому поводу. Ни пройтись по магазинам, ни встретиться со своими знакомыми. Ее мир будет замкнут пределами комнаты и сада, даже еду ей запретят готовить для себя самой Мне очень хотелось побыть с матерью подольше, однако я еще должна была встретиться с Нюгуру и обсудить с ней план действий в отношении Су Шуня.

— Если у тебя нет хороших новостей, то я не желаю ничего слушать! — предупредила она. — Это путешествие и так слишком сократило мое долголетие.

Я оглядывалась кругом. Все, на что падал взгляд, было разрушено варварами. Огромное зеркало Нюгуру поцарапано. Золотые статуи пропали, точно так же как вышитые панно со стен. Клозет пуст, кровать истоптана мужскими сапогами. Пол все еще усыпан осколками стекла. Художественная коллекция исчезла. Сады пришли в запустение. Рыбы, павлины и попугаи погибли.

— Страдание — это плод ума, — сказала Нюгуру, отхлебывая чай. — Надо разобраться со своими внутренними состояниями, и тогда ничего, кроме счастья, человек не почувствует. К тому же красота моих ногтей не пострадала, потому что на них всю дорогу были футляры.

Я посмотрела на нее и вспомнила, как она много дней подряд сидела в паланкине в насквозь промокшем платье. Я знала, насколько это тяжело, потому что сама испытывала то же самое, сидя на мокрых подушках. Ее стойкое желание сохранить достоинство в любой ситуации вызывало во мне самое глубокое восхищение.

Однажды во время путешествия мне захотелось выйти из паланкина и пройтись пешком. Нюгуру меня остановила: «Носильщики существуют для того, чтобы нас носить». Я возражала, что устала от долгого сидения и у меня все болит: «Я просто хочу проветриться». Она промолчала, однако выражение ее лица ясно говорило о том, что она меня не одобряет. Когда я все же решилась выйти на свежий воздух и пошла рядом с носильщиками, она была возмущена и дала мне понять, что чувствует себя оскорбленной. Я одумалась и быстро вернулась в паланкин.

— Не смотри на меня так, словно ты открыла новую звезду на небе, — сказала она, подбирая вверх волосы и придавая им форму вазы. — Я могу поделиться с тобой одной буддийской мудростью: «Чтобы что-то иметь, надо не иметь ничего».

Для меня в этом изречении не было никакого смысла. Она разочарованно покачала головой.

— Спокойной ночи и хорошенько отдохни, Нюгуру, — сказала я на прощание.

— Только ты пришли мне поскорее Тун Чжи.

После стольких дней разлуки мне так хотелось побыть рядом с сыном! Но я знала Нюгуру. Когда речь заходила о Тун Чжи, ее желание было законом, и я ничего не могла этому противопоставить.