Мой ребенок, который родился в мае 1856 года, получил официальное имя Тун Чжи. Первое слово означало «совместность», второе — «правление». Значит, его имя означало «совместное правление». Будь я суеверной, то сразу бы увидела в этом имени предзнаменование судьбы.

Празднования начались на следующий день после его рождения и продолжались почти месяц. На это время весь Запретный город был превращен в праздничную площадку. Со всех деревьев свешивались красные фонарики, все были одеты в красное и зеленое. Во дворец пригласили пять оперных трупп, и представления длились день и ночь. Пьянство среди мужчин и женщин всех возрастов было повальным. Самый распространенный вопрос, который звучал в это время в Запретном городе: «Где здесь туалет?».

К сожалению, несмотря на всеобщее веселье, плохие новости продолжали поступать. Сколько бы мы ни увешивали себя символами удачи и победы, варвары неуклонно продолжали наносить нам поражение за поражением за столом переговоров. Для ведения этих переговоров были откомандированы министр Чжи Цзинь и государственный секретарь Кью Лянь, тесть принца Гуна. Они вернулись с новым унизительным договором: тринадцать стран, включая Англию, Францию, Японию и Россию, составили против Китая альянс и настаивали на том, чтобы мы открыли им новые порты для свободной торговли опиумом и другими товарами.

Я послала нарочного к принцу Гуну, приглашая его посмотреть на своего новорожденного племянника, однако втайне я надеялась на то, что он сможет убедить Сянь Фэна вновь вернуться к государственным делам.

Принц Гун явился немедленно, но казался очень взволнованным и рассеянным. Я предложила ему свежие фрукты и изысканный чай из Ханчжоу. Он выхлебал чай в несколько глотков, словно это была простая вода. Мне показалось, что я выбрала для визита не самое благоприятное время. Но стоило принцу Гуну увидеть Тун Чжи, как он вытащил из кармана маленькую вещицу: ребенок заулыбался, и дядюшка моментально растаял. Возможно, тут бы и началась наша беседа, но пришел посыльный с какими-то документами на подпись принцу, и он на некоторое время забыл о ребенке.

Я потягивала чай и качала колыбель. Мне показалось, что после ухода посыльного принц Гун как-то сразу сник. Я спросила, что его так печалит, уж не новый ли договор. Он улыбнулся и ответил утвердительно.

— Мне кажется, что мне не двадцать три года, как на самом деле, а гораздо больше, — признался он.

Я попросила его рассказать подробнее об этом договоре.

— Неужели он так ужасен, как об этом говорят?

— Даже еще хуже, — был ответ.

—У меня есть по этому поводу кое-какие мысли, — рискнула признаться я. — Я ведь уже помогала Его Величеству в разборе государственных бумаг.

Принц Гун внимательно на меня посмотрел.

— Кажется, это вас удивляет? — спросила я.

— Не очень, — ответил он. — Мне бы только хотелось, чтобы Его Величество тоже проявлял интерес

— А почему бы вам снова с ним не поговорить?

— У него уши заткнуты ватой, — вздохнул принц. — Я не могу его расшевелить.

— Я могла бы оказать влияние на Его величество, если бы вы немного глубже меня проинформировали, — сказала я. — В конце концов, ради будущего Тун Чжи мне надо об этом знать.

Мои слова показались принцу Гуну не лишенными смысла, и он начал говорить. Я с ужасом узнала, что по договору иностранцам разрешается иметь в Пекине открытые консульства.

— Каждая страна выберет себе место, какое ей понравится, и скорей всего недалеко от Запретного города, — рассказывал принц. — Иностранным торговым кораблям разрешается свободно плавать вдоль китайских берегов, а миссионерам мы должны оказывать государственное покровительство.

Тун Чжи заплакал на моих руках. Скорей всего пришла пора сменить ему пеленку. Я слегка покачала его, и он успокоился.

— Кроме того, мы должны согласиться нанимать иностранных специалистов, они будут оценивать наши обычаи и внедрять в нашу жизнь новые. Но самое худшее... — тут принц Гун сделал паузу, — нам не оставляют другого выбора, кроме как легализовать опиум.

— Его Величество никогда на это не согласится! — воскликнула я, воображая, как принц Гун приходит к брату за подписью.

— Хорошо бы, если бы от него хоть что-нибудь зависело. Реальность такова, что за спиной иностранных торговцев стоят вооруженные силы могущественных стран.

Мы сидели и молча смотрели в окно. Тун Чжи снова заплакал. Какой у него слабенький и тихий голосок! Словно у котенка. Пришла служанка и взяла его у меня из рук. Позже я снова укачала сына.

Я думала о здоровье Сянь Фэна и о том, что, возможно, моему ребенку придется расти без отца.

— И вот теперь мы должны молча наблюдать, как пятитысячелетняя китайская цивилизация приходит к концу, — задумчиво произнес принц Гун, поднимаясь с места

— Некоторое время мы не виделись с Его Величеством. Вы встречались с ним в последнее время?

— Он не хочет меня принимать. А когда такое происходит, он называет меня и моих министров компанией идиотов. И угрожает обезглавить Чжи Цзиня и моего тестя. Он подозревает их в предательстве. Перед тем, как отправиться на переговоры, оба достойных мужа совершили в своей семье все прощальные церемонии. Они сами считают свою казнь абсолютно реальной, потому что не надеются на успех переговоров. В наших семьях все пьют рисовое вино и молятся за них. Моя жена просто в отчаянии. Она обвиняет меня в том, что я втянул ее отца в безнадежное дело. И обещает повеситься, если что-нибудь с ним случится.

— А что будет, если Сянь Фэн откажется подписывать договор?

— У Его Величества нет выбора. Иностранные войска уже стоят в Тяньцзине. И Пекин скоро станет их главной мишенью. Они приставили нож к нашей груди. — Глядя на Тун Чжи, принц Гун сказал: — Боюсь, что мне пора возвращаться к делам.

Я смотрела на его удаляющуюся спину и радовалась тому, что у маленького Тун Чжи такой замечательный дядя.

Всего через несколько недель после дня своего рождения Тун Чжи должен был участвовать в своей первой церемонии. Она называлась «Три ванны». Согласно наставлениям предков, эта церемония должна была упрочить место моего сына во вселенной. Вечером накануне ритуала весь мой дворец был заново вычищен и разукрашен, все его балки и карнизы задрапированы красным и зеленым шелком. К девяти часам утра все было готово. Перед дверями и в коридорах висели красные светильники в форме тыкв.

Особую приподнятость у меня вызывало то обстоятельство, что на церемонию получили приглашение моя мать, сестра и брат. В этот день они должны были впервые в жизни переступить границу Запретного города. Я воображала, как обрадуется мать, когда возьмет на руки своего внука Мне очень хотелось, чтобы она при этом улыбалась. Кроме того, я пыталась представить, как поведет себя Ронг, когда я скажу ей, что присмотрела ей в качестве мужа одного молодого человека.

Гуй Сяну недавно даровали титул нашего отца. Теперь перед ним открывались в жизни две перспективы: либо оставаться в Пекине и спокойно проживать свое ежегодное содержание, либо идти по стопам отца и прокладывать свой путь при императорском дворе, в смысле делать чиновничью карьеру. Гуй Сян выбрал первое, что меня ничуть не удивило, потому что ему никогда не хватало отцовской энергии. Тем не менее в его решении была и хорошая сторона: он все время будет находиться при матери, что для нее совсем неплохо.

Когда солнце уже достаточно прогрело воздух, а запахи цветов стали сильнее, начали прибывать гости. Среди них, между прочим, были и старшие наложницы дедушки виновника торжества, императора Дао Гуана. Я прекрасно помнила этих старых кровожадных ворон из Дворца доброжелательного спокойствия.

— Не стоит себя настраивать против них, моя госпожа, — сказал Ань Дэхай. — Надо воспринимать их присутствие как большую честь. Они очень редко осмеливаются появиться на публике, потому что буддистам предписано наслаждаться уединением.