Мы прошли сквозь лес разноцветных зонтов и палаток. Мы все проверили. Потом мы лили вино, приглашая гроб пуститься в путь. И вот процессия начала двигаться из Ехола по направлению к Великой стене.

Гроб был покрыт сорока девятью слоями краски. Он был кроваво-красным с нарисованными золотыми драконами. Сперва из дворца выступил дивизион церемониальной гвардии. Гроб подняли на гигантскую красную раму, в середине которой высился шест с огромным флагом, на котором был вышит дракон, изрыгающий пламя. Тут же висели два медных колокольчика. Позади главного флага двигалась сотня других с изображениями могучих животных: медведей, тигров.

За флагами двигались пустые паланкины для духов. Они были разного размера и формы, но все богато разукрашены. Сиденья в них были покрыты леопардовыми шкурами. За каждым паланкином несли зонтик, желтый с белыми цветами.

Евнухи в белых шелковых платьях несли подносы с курильницами благовоний. За ними двигались два оркестра: один из медных инструментов, другой из струнных и флейт. Когда они заиграли, в воздух выстрелили хлопушки и с неба, как снег посыпались белые бумажные деньги.

Прежде чем сесть в паланкины, Нюгуру, Тун Чжи и я прошагали некоторое расстояние на своих ногах позади лам, монахов и разукрашенных церемониальных лошадей и коз. Вой тибетских труб и грохот барабанов был таким, что, обращаясь к Тун Чжи, я не слышала собственного голоса. Он не хотел ехать один, но я сказала, что ради соблюдения формальностей он должен это сделать. Тун Чжи раскапризничался и просил дать ему красноглазого кролика. К счастью, Ли Ляньин захватил его с собой. Кроме того, я пообещала Тун Чжи, что либо я, либо Нюгуру возьмет его к себе, как только представится такая возможность.

У подножия Великой стены процессия разделилась: Парад счастья продолжил свой путь, не мешкая, а Парад скорби отстал от него на несколько миль.

Днем погода изменилась. Пошел дождь, который очень быстро перешел в ливень. В следующие пять дней наша процессия растягивалась все сильнее и сильнее. Под нескончаемым дождем мы месили дорожную грязь, и скорость движения вызывала в нас тоску. Впервые в жизни Нюгуру оказалась не в состоянии обеспечить себе достойный макияж. В гневе она накидывалась на своих служанок, которые слишком устали, чтобы прямо держать перед ней зеркало, слишком большое и тяжелое.

Разведка докладывала, что горные ущелья кишат бандитами. В голове моей без устали метались картины того, что может нас ждать через час-два пути. Под прикрытием дождя на нас мог напасть кто угодно.

Императорский астролог рассчитал все с точностью до одного дня, поэтому не могло быть и речи о том, чтобы остановиться и переждать непогоду в пути, — сколько бы ни изнемогали под дождем носильщики. Дождь между тем продолжал лить. Я с сочувствием думала о евнухах, которые несли тяжелые деревянные паланкины. В отличие от физически выносливых и привычных к тяжелой работе носильщиков, евнухи Запретного города всегда были изнеженными комнатными растениями. К тому же многим из них не было и двадцати лет.

Я заснула прямо в паланкине, и мне приснился странный сон. Будто я ныряю в море, как рыба, плаваю в воде, а потом вижу пещеру, запрятанную на самой глубине морского дна. Я вплываю туда, а вход утыкан острыми и толстыми колючками. Они больно царапают меня, и вода вокруг сразу же становится красной от крови. Вот я слышу шум от проплывающих по поверхности лодок, чувствую, как рядом струится вода. Я дергаюсь туда и обратно, стараясь выбраться из колючек, но ничего, кроме жгучей боли, не добиваюсь.

Ли Ляньин разбудил меня уже на рассвете.

— Дождь перестал, моя госпожа, — сообщил он. — Астролог сказал, что мы можем немного отдохнуть.

— Мы были в воде? — спросила я.

Он немножко помедлил с ответом, а потом сказал:

— Будь вы рыбой, моя госпожа, вы бы наверняка выплыли.

Мой паланкин опустили на землю, и я вышла на свежий воздух. Все мое тело так болело, словно побитое.

— Где мы?

— Деревня называется Весенние Ручьи.

— А где Тун Чжи?

— Его Юное Величество находится с императрицей Нюгуру.

Я отправилась их искать. Они отстали от меня приблизительно на полмили. Нюгуру приказала сменить своих носильщиков. Вместо того, чтобы винить мокрые дороги, она решила, что во всем виноваты носильщики.

Нюгуру рассказала, что ей тоже снился сон. Только в отличие от меня, она попала в замечательную, мирную страну, где у нее было зеркало во всю стену. Страна эта была спрятана в глубокой горной расщелине. Туда проводил ее такой-то буддист с длинной белой бородой до пола. Все ею восхищались и оказывали королевские почести, а на головах ее подданных сидели белые голуби.

После недолгого препирательства Тун Чжи согласился пересесть из огромного, величиной с палатку паланкина Нюгуру в мой.

— Только ненадолго! — предупредил он меня.

Я старалась не огорчаться из-за растущей привязанности Тун Чжи к Нюгуру. Он был едва ли не единственной моей радостью в жизни. С тех пор, как я вступила в императорские владения, мое отношение к жизни слишком изменилось. Я больше не говорила, вставая с утра с постели: «Как хорошо я себя сегодня чувствую!» Все счастливые мелодии, которые раньше постоянно звучали в моей голове, теперь смолкли. Вместо этого меня постоянно преследовал страх.

Я убеждала себя, что в этом нет ничего экстраординарного, что все это неотъемлемая часть земного человеческого странствия. Радость — юности, а в зрелом возрасте она естественно пропадает. Мне следует стремиться достичь зрелости, как дереву, чьи корни с возрастом становятся все сильнее и крепче. Впереди меня ждет мир и счастье гораздо более глубокого свойства, чем прежде.

Однако пока еще длилась весна, хотя и без бабочек. Самое обидное было в том, что я знала, что все еще способна на страсть. Будь Тун Чжи ко мне ближе, бабочки наверняка бы ко мне вернулись. На все остальное я могла бы махнуть рукой — даже на свое одиночество и на желание иметь мужчину. Чтобы вынести эту жизнь, мне так нужна была любовь сына! Но Тун Чжи, хоть и сидел вроде рядом, на расстоянии вытянутой руки, душой был так далеко, словно нас разделял океан. Я все делала для того, чтобы завоевать его привязанность, однако судьбой было предопределено, чтобы у меня из этого ничего не вышло.

Мой сын наказывал меня за те принципы, которые я внедряла в его маленькую голову. Когда он видел меня, то на лице его появлялось одно из двух выражений: либо совершенно отчужденное, словно мы вообще с ним незнакомы и, что самое интересное, знакомиться со мной он совершенно не желает; либо недоверчивое. Он никак не мог понять, почему я единственная на всем свете позволяю себе ему перечить. Взгляд его явно свидетельствовал о том, что он подвергает сомнению само мое существование. Но стоило нам вступить в борьбу, как выражение его лица становилось насмешливым.

В ясных глазах моего сына я была полным ничтожеством. Моя преданность этому маленькому существу низводила меня до уровня кости в императорском супе, а супчик этот варился на императорской кухне вот уже в течение двух столетий.

Однажды я видела, как мой сын играет с Нюгуру. Тун Чжи изучал тогда карту Китая. Ему доставляло несказанное удовольствие, когда Нюгуру не могла найти какой-нибудь город или провинцию. После тщетной попытки найти Кантон, она принялась умолять его, чтобы он разрешил ей удалиться. Он даровал ей свое разрешение и даже предложил в качестве поддержки свою руку. Ее слабость казалась ему глубоко привлекательной. Когда он защищал ее от меня, то чувствовал себя настоящим героем.

Я не могла не любить своего сына, я не могла погасить в себе эту привязанность. В тот самый момент, когда Тун Чжи появился на свет, я поняла, что полностью принадлежу ему. Я жила только для его благополучия, и на свете не существовало ничего важнее.

Пусть я страдаю, мне следует так настроиться, чтобы принять это, как данность. Мой долг — всеми средствами помочь Тун Чжи избежать судьбы своего отца. Сянь Фэн был императором, но у него явно отсутствовало реальное понимание своего назначения. С детства его воспитывали на лжи, и умер он в полном смятении ума.