Согнувшись, воин вошел в лавку Сулеймана и едва успел распрямиться, как увидел ожидающую его принцессу. Он так растерялся и смутился, что Сулейману стало смешно, и торговец, уже собиравшийся сойти вниз с помоста, остался наверху, приготовившись посмотреть и послушать, что будет дальше.

— Брат Стефан! — воскликнула принцесса, открыв лицо и улыбнувшись незнакомцу. — Какая приятная и нежданная радость! Про кого другого, а про вас я бы никогда не подумала, что вы ходите на рынок. Если бы даже у меня поинтересовались, я бы скорее ответила, что вы сейчас где-то в пустыне вместе с вашими приятелями-рыцарями разъезжаете по дорогам и нагоняете страху на разбойников.

Великану было явно не по себе. Он краснел и мялся, и Сулейман подвинулся ближе, напрягая слух, чтоб не пропустить ответ воина.

— Сеньора принцесса, — пробормотал тот, чуть не заикаясь от робости, — простите, я не… Я даже не думал…

— О чем? Что я тоже здесь? — засмеялась принцесса. — Откуда бы вам знать! Еще час назад я и сама об этом не думала, пока случайно не оказалась здесь. Нашу встречу можно назвать совпадением… или даже счастливым стечением обстоятельств. — Она помедлила. — Я как раз собиралась подкрепиться пирожными и выпить шербету. Вы составите мне компанию? Мне было бы очень приятно.

Нетерпеливо хлопнув в ладоши, принцесса снова призвала слугу и велела принести прохладительных напитков. Тут она будто вспомнила, где находится, и стала озираться в поисках Сулеймана. Тот немедленно явился перед ней, низко кланяясь и приветственно улыбаясь здоровенному франку. Принцесса попросила позволения на трапезу в его лавке, но торговец оборвал ее на полуслове и предложил самолично позаботиться об угощении. Алиса и слышать об этом не желала: достаточно, сказала она, что он и так оказал ей большую привилегию. Она пояснила, что захватила с собой еду и напитки, чтобы подкрепиться во время прогулки, и еще раз поблагодарила за любезность. Тогда Сулейман поклонился ей и оставил наедине с «нежданным» гостем.

В тот краткий промежуток времени, когда аль-Кариф уже удалился, а слуги Алисы еще не подоспели со снедью, Сен-Клер не знал, куда себя деть, рассматривая груды ковров, наваленных на прилавок и развешанных на шестах, что создавало иллюзию стен. Его взгляд останавливался на чем угодно, только не на Алисе.

— Эти ковры прекрасны, вы не находите? — спросила она.

Он насупился, словно не знал, что полагается отвечать в таких случаях, и Алиса не сразу взяла в толк, что он и вправду не знал, что ответить.

— Как же? Вы что, ни разу ковров не видели, брат Стефан?

Он покачал головой. Меж бровей рыцаря залегла глубокая морщинка.

— Нет, сеньора. Таких никогда не видел. Но они действительно прекрасны. А для чего они? Каково их назначение?

— Назначение? — Она засмеялась, изумленная явной нехваткой у него утонченности. — У ковров нет назначения, брат Стефан, а есть сами ковры. Их стелют на пол, чтобы по ним ходить. Ведь у вас там, в христианских землях, они тоже встречаются? Как же без ковров!

Он вдруг повернулся и посмотрел на нее в упор. Лицо его словно закаменело и показалось Алисе рассерженным, хотя она понимала, что не злость тому причиной. Рыцарь выдавил сквозь сжатые зубы:

— Там, где я живу, сеньора, полы не такие чистые, и мы стелем на них сухой тростник, чтобы не разбрызгивать по сторонам воду и грязную жижу. В Англии, принцесса, все время идут дожди, а погода холодная и влажная. Там почти всегда неуютно, лето короткое и мало солнца. Если бы у нас были такие вещи… — он обвел рукой ковровое изобилие, или хотя бы похожие, мы бы лучше развесили их по стенам, чтобы защититься от сквозняков. Обычно мы вешаем на стены шпалеры, но они жесткие и блеклые. Таких красивых и роскошных, как эти, ярких цветом и мягких, приятных на ощупь, у нас нет. Было бы грешно бросить этакое совершенство на грязную землю, чтобы на него наступали ноги латников и гадили собаки. — Сен-Клер откашлялся и продолжил: — Теперь-то я вижу, что в этой стране все по-другому. Здесь теплее. Чище. Просторнее и светлее. Это все от солнца. Когда не надо постоянно спасаться от дождей и холода, можно все устроить иначе. Но в нашем жилище, в конюшнях, полы каменные, и мы также стелем на них тростник, хотя называем его соломой…

Юноша вдруг замолчал, осознав, что не сводит глаз с принцессы, а она в ответ весело ему улыбается. Алиса выждала, не заговорит ли он снова, а затем звонко рассмеялась:

— Да вы умеете говорить! Впервые за все время нашего знакомства вы столько рассказали! Вы сами-то заметили это, брат Стефан?

Сен-Клер смутился:

— Теперь заметил. Но ведь я именно брат Стефан, и мне нельзя быть здесь.

— О, нет-нет, останьтесь, пожалуйста, и поешьте со мной. Вот, смотрите, уже все принесли.

Молодой рыцарь заколебался, но все же уступил Алисиному приглашающему жесту и медленно опустился в одно из трех кресел, предназначенных для посетителей лавки, и Алиса в течение часа старалась рассеивать его неловкость и разрушать выставленные против ее чар преграды. Она накормила рыцаря медовыми пирожками, что слуги принесли нарочно для нее. Начинку этих пирожков составлял толченый миндаль, а также изрядная доля зелья, известного как гашиш, постоянно и в изобилии добываемого принцессой из источников, которыми ее отец серьезно заинтересовался бы, если бы только о них узнал.

О чем Алиса не могла даже подозревать в те дни, так это о крайней неуверенности Сен-Клера в себе самом, проистекающей из весьма простой причины: он сделался настолько одержим ее образом, что уже находил свое влечение к принцессе порочным, поэтому постоянно робел и терялся в ее присутствии. С самой первой встречи он страдал косноязычием в ее присутствии, не зная, что сказать, и Алиса преждевременно возвела такое его поведение в обычай. В ее глазах это даже добавило юноше очарования — застенчивость, заключенная в могучее тело воина — но, поскольку принцесса не имела возможности раскрыть других черт его личности, она не могла представить, как рыцарь поведет себя в иных обстоятельствах, когда она не сможет влиять на него и его поступки. Принцесса могла полагаться только на видимость, но ничего во внешнем облике или манерах юноши не выдавало его склонности к грезам о ней, во сне и наяву, и еще меньше признаков указывало на его угнетенность чувством вины от этих грез. Алиса же продолжала идти напролом, даже не помышляя о том, сколь близка к отчаянию ее жертва. В своих попытках успокоить его бдительность она намеренно избегала соблазнения и заманивания, решив вместо этого обращаться с рыцарем подобно доброй сестре и стараясь сохранить наибольшую естественность во всех своих обращениях к нему. Для принцессы это явилось нелегкой задачей, практически невыполнимой, и привело к результату, обратному тому, что Алиса задумала достичь.

Сен-Клер в простодушии своем иначе истолковал ее нарочитую безыскусственность, увидев гораздо больше, чем она рассчитывала ему показать: как облегали принцессу одежды, как колыхались они при каждом ее движении, а под ними отчетливо обрисовывались выпуклости и впадинки ее тела. Он заметил, как она откидывалась в кресле, свободно вытягиваясь, и тогда ее груди вставали торчком, а окружность бедер, четко обозначавшаяся под тонкой тканью платья, вмиг становилась для него средоточием всей вселенной, и Сен-Клер мысленно корчился от мук вины и отвращения к себе, воображая, что его похоть — проклятие и преступление против невинной и непорочной девушки.

Если бы Алиса хотя бы предположила, что у юноши на уме, она могла бы торжествовать победу и тогда бы выказала свои намерения куда более решительным образом, но она не знала и не могла знать об этом, и продолжала вести себя так, словно эротичность была вовсе не свойственна ее натуре, избегая явно обольщающих жестов и улыбок, которые в обычное время были столь ей присущи. Вообразив себя под надежной защитой тяжелого и плотного парчового платья, принцесса еще больше растравляла пылающее воображение молодого рыцаря, а ее раскованные телодвижения взволновали его настолько, что он не смог более терпеть. Это и спасло Сен-Клера от неминуемого и нежелательного взрыва. Принцесса же, увидев, что юноша вдруг вскочил, бледный как смерть, и выбежал прочь, пришла в смятение и ярость.