К счастью, граф сам заметил его, стоящего поодаль в одиночестве, и, извинившись перед собеседниками, подошел обнять де Пайена как брата. Он заявил, что был рад услышать от Сент-Омера весть о возвращении Гуга, а тот, в свою очередь, удивился и обрадовался тому, что Раймунд не выказал намерения расспрашивать его о подробностях трехнедельной отлучки. Вместо этого граф, отстранившись, посмотрел на него пытливым взглядом, затем оглянулся на толпу придворных и тихо спросил:

— Вы желали поговорить о делах братства?

Гуг кивнул, пробормотав было несколько слов, но граф перебил его:

— Дело настолько важное, что не терпит отлагательства?

Гуг снова кивнул. Тогда Раймунд взял его под руку и громко произнес:

— Пойдемте, сир Гуг, вы составите мне компанию на утренней прогулке. Мне не терпится поразмяться и послушать о ваших приключениях в пустыне.

Порядком отойдя от шатра и от посторонних ушей, Гуг резко остановился и поглядел в глаза своему сеньору:

— Мне довелось услышать, мессир, что после взятия Иерусалима войско будет распущено.

Граф Раймунд кивнул:

— Я слышал то же самое, но донесения пока очень разноречивы. Войско распускать нельзя, это явное безрассудство.

— Но часть воинов все же вернется домой — это правда?

— Правда, и тут я бессилен вмешаться. Многие из ратников добровольно приняли знак креста, чтобы отвоевать Святую землю. Они добились чего хотели, их цель достигнута. Они искренне верят, что выполнили свой долг, и теперь хотят увидеть своих родных. Разве их нельзя понять?

— Конечно можно, мессир, но как быть с нами — с нашим орденом и его целью? Здесь, в Иерусалиме?

Раймунд Тулузский вздохнул:

— Она тоже осуществилась. Мы ведь изначально стремились закрепиться на этих землях — мы это сделали. Мы разделили с другими честь завоевания Святого града и этим обеспечили себе право остаться в нем.

— «Честь» — неудачное слово, мессир. Я бы выразился иначе.

Граф нахмурился было, но сдержался и ограничился кивком.

— Верно. Я разделяю ваши мысли, сир Гуг; то, о чем вы говорите, — горькая правда. Но я исхожу из политических интересов. Следовательно, вы можете позволить себе испытывать гнев и возмущение, а я лишен такой привилегии. Исходя из этих соображений, вы меня очень обяжете, если не будете испрашивать объяснений моих поступков.

— Прошу прощения, мессир. Я никогда не влезал в ваши дела, как не собираюсь и впредь. Все, что я хотел узнать: что станется с нашей миссией, когда все отправятся по домам?

— Не все отправятся по домам. Кто-то из братьев… задержится здесь.

— Я бы хотел быть в числе тех, кто задержится, если вам угодно, мессир.

Статный граф едва не улыбнулся, но предусмотрительно опустил голову, словно для кивка.

— Так бы и случилось, сир Гуг, не помешай тому некоторые обстоятельства. Надо сказать, именно о вас я подумал в первую очередь, еще до взятия города, когда разрабатывал план действий касательно осуществления нашей общей цели. После окончания кампании я намеревался приблизить вас к себе и поручить вам вести здесь дела ордена, как вдруг… — Он пожал плечами и стал любоваться своими растопыренными пальцами. — Мне донесли о вашем исчезновении и предполагаемой гибели. С тех пор прошло несколько недель. А десять дней назад прибыл курьер с депешей от совета ордена, где отдельно указано ваше имя. Вам надлежит отправиться домой, в баронство Пайенское, где для вас уже имеется поручение. Считая вас мертвым, я написал ответ… но почту еще не отправляли, поэтому вы можете изъять и уничтожить это письмо, а потом первым же кораблем отплыть на Кипр, а оттуда — во Францию. Впрочем…

В голосе Раймунда проскользнула нотка неодобрения:

— Так что же, сир Гуг? Вы сочли бы лучшим для себя остаться здесь, в Иерусалиме, с людьми, которых вы бросили, исчезнув в неизвестном направлении? Или вы дерзнете утверждать, что лучше высшего совета знаете, чем можете быть полезны ордену? Послушайте же меня. Я много размышлял накануне, и, не приди вы сегодня ко мне, я сам послал бы за вами. Вот мое мнение: мы завладели городом, но пока в нем нечего делать, потому что он весь вымер. Зловоние от гниющей мертвечины достигает самых небес, и, если бы не близость к Гробу Господню, никто из нас не остался бы здесь и минуты. Но смрад скоро рассеется, и снова начнутся интриги, политические заговоры. И так уже прошли слухи… Вы наверняка знаете об отказе Готфрида от престола?

Гуг кивнул, и Раймунд продолжил:

— Чем бы ни разрешился этот спор, в ближайшие несколько лет грядут многие важные события. Разумеется, будет наконец основано королевство Иерусалимское — вслед за уже провозглашенным Антиохийским принципатом — Боэмунд не терял времени даром. Возможно, появится также королевство Эдесское и многочисленные графства. Но для этого придется подождать еще лет пять, а пока нас всех будет одолевать такое количество мусульманских недругов, какое трудно даже исчислить. Мы отвоевали родину Господа у неверных, но, удерживая свои достижения, мы не сможем уделять должного внимания делам ордена. В этот период мы будем не способны выполнять здесь его требования, даже если бы мы их знали — а мы ничуть о них не осведомлены. Ни вам, ни мне не известно, какие поручения будут возложены на каждого из нас, но все же я могу кое-что для вас прояснить. Вам предписывается поехать домой и продолжить изучение орденского устава. Когда вы еще больше преуспеете в познаниях, вы вернетесь в эти земли — либо с возложенной на вас миссией, либо для ожидания дальнейших указаний. Пока же вас и двух ваших собратьев, Сент-Омера и Мондидье, ждет путешествие на родину. Заодно отвезете от меня депеши вашему сеньору, Гугу Шампанскому. А теперь, если не возражаете, предлагаю присоединиться к моим приближенным, которые уже меня заждались. Вы, если хотите, можете немедленно заняться подготовкой к отъезду и собрать все необходимое.

Они поспешно двинулись к шатру, и Гуг сразу приметил любопытные взгляды графской свиты. Де Пайен притворился равнодушным и, когда граф Раймунд протянул ему руку для прощания, почтительно приложился к ней.

— Идите с миром, сир Гуг, — тихо шепнул ему граф, — и пребудет с вами Господь. Вы еще увидите эти земли, даю вам слово.

— Один человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался в лапы грабителям…

Гуг де Пайен не слышал, кто вел рассказ, но даже не обернулся посмотреть, поскольку то, что в других обстоятельствах приняли бы за библейскую притчу, здесь, по дороге в Иерихон, случалось сплошь и рядом. Кажется, со времен милосердного самарянина ничего не изменилось к лучшему.

Все внимание Гуга было приковано к скопищу трупов. Грабители позаботились лишить убитых всех ценностей и прочих вещей, по которым можно было бы установить личности. Лишь обожженные красные лица и бледные обнаженные тела со вздутыми чревами говорили о том, что некогда эти люди прибыли сюда с другого конца света — земли христиан. С ними расправились, ободрали как липку и оставили прямо у дороги, среди каменистых россыпей. Случилось это совсем недавно, потому что белокожие мертвецы оставались пока нетронутыми. Стервятники еще только нацеливались на поживу, а личинки мух кишели не только в ранах мертвецов, но и в лужах черной, густеющей крови, пролитой на песок. Справа, на высоком валуне, переминался и нетерпеливо хлопал крыльями один из пернатых охотников за падалью. Он не решался вернуться и продолжить трапезу, поскольку люди подошли уже слишком близко. Гриф по опыту знал, что они могут быть опасны.

— Семь, — подсчитал Гуг, обращаясь к всаднику, остановившемуся рядом. — Вероятно, столкнулись с большой шайкой.