— Нет, мессир, — покачал головой Фермон. — Я же сказал, что совсем недавно приехал. Я недолго пробыл в Иерусалиме и почти сразу отправился в Иерихон, чтоб разыскать вас.

Ага, значит, вы ее, вероятно, видели, но не знали, что это такое. На самом деле это теперь вовсе не мечеть, а парадные покои недавно коронованного правителя Иерусалима Балдуина Второго, поскольку первый король тоже звался Балдуином. Стало быть, королевский дворец возвышается как раз над руинами… Есть еще одно обстоятельство, значительно затрудняющее все дело, — этот храм в действительности назывался храмом Ирода, хотя все почему-то считают, что он носит имя Соломона. Это не так, и к Соломону он отношения не имеет. Храм, развалины которого находятся в Иерусалиме, был задуман Иродом тысячу лет назад, и завершение его строительства совпало с моментом, когда римлянам до смерти надоели еврейские мятежи и смута. Поэтому они решили истребить всех евреев и смести с лица земли провинцию под названием Иудея. Мне говорили, что храм так ни разу и не использовали для богослужений: он был разрушен раньше, чем его успели достроить. Доходили до меня также слухи, что возведен он был на месте прежнего храма Соломонова, но подобная традиция насчитывает многие сотни лет. Сейчас мы не можем ни доказать, ни опровергнуть эти домыслы…

Де Пайен поглядел на Фермона, иронически улыбаясь и приподняв одну бровь.

— Иначе говоря, добыв доказательства, что здесь и вправду находится храм Соломонов, можно будет без дальнейшего промедления начать раскопки. Правда, придется заручиться разрешением короля Балдуина, поскольку он глава всего Иерусалима, а значит, ему принадлежит и город, и храм в нем. Не сомневаюсь, что он немедленно пожалует нам это разрешение — особенно когда мы сообщим ему о том, что собираемся искать сокровища.

— Но…

— Знаю! Нам ведь не положено никому выбалтывать про эти сокровища, так? Все должно содержаться в нерушимой тайне — и сокровища, и наши поиски. Поэтому нам предстоит вести раскопки храма скрытно, хотя он и находится на возвышении внутри городских стен, и при этом не забывать, что никто не должен догадаться о самом существовании нашего братства, нашего ордена — и все это посреди густонаселенного Иерусалима, на виду у множества людей, у которых нам нельзя вызвать ни любопытства, ни подозрений… Это равным образом относится к нашим боевым товарищам, не являющимся членами ордена. Вот так обстоят дела…

Де Пайен надолго умолк, выжидая, пока спутник окончательно переварит его доводы, затем продолжил:

— А теперь, друг мой, признайтесь без ущерба вашей верности сенешалю и тем советникам, которые составили эту депешу и передали ее вам через графа Гуга, поскольку я не верю, что сенешаль сам выдумал эту ерунду, — вы-то хоть представляете, как можно выполнить поручение, которое вы до нас донесли? Если да, то я клянусь, что обнажу и склоню перед вами голову, и воздержусь от искушения послать вас туда, откуда вы приехали, и попросить тупиц, пославших вас, лично наведаться сюда и оценить выполнимость их несуразных и самонадеянных требований.

Де Фермон молча слушал с пылающими щеками. Де Пайен взял его за плечо:

— Поймите, друг мой, я сознаю, что вы тут ни при чем, и вас не виню. Вы — просто посланник, вы новичок здесь. Завтра к вечеру мы вернемся в Иерусалим, и на следующий же день я отведу вас к Храмовой горе. Едва она предстанет вашему взору, как вы убедитесь, что те, кто препоручил вам такую обязанность, никогда в действительности не видели храм и не представляют, на что нас обрекают.

Лицо Фермона омрачилось беспокойством, а гневный румянец сменился восковой бледностью.

— Вы хотите сказать, сир Гуг, что не подчинитесь приказам совета?

— Не подчинюсь? Нет, я этого не сказал. Я лишь пытаюсь втолковать вам, что вряд ли кому-либо, в том числе и сенешалю с его советниками, удастся осуществить в Иерусалиме замысел, порученный мне и моим здешним собратьям. Но вы передали мне указание попытаться изыскать средства, с помощью которых я мог бы осуществить намеченную цель, верно я понял? — Де Фермон сделал утвердительный жест, и де Пайен кивнул вслед за ним. — Значит, верно. Что ж, я обещаю, что исполню этот приказ в точности. Я рассмотрю все возможности в надежде угодить сенешалю. Я не знаю, сколько на это уйдет времени, но, если граф Фульк Анжуйский приедет сюда в этом году, я найду, что представить ему для отчета — пусть даже это будут лишь наброски замыслов, которые я рассматривал, но отверг. Сколько вы еще здесь пробудете?

Тот склонил голову:

— Я не могу задерживаться, поскольку должен передать еще несколько срочных посланий. Сразу по их вручении я отплываю на Кипр, где мне предстоит встретиться с несколькими собратьями.

— Желаю вам удачно добраться до места, хотя вы выбрали не очень подходящее время для поездок. Смею спросить — у вас ведь не много попутчиков?

— Нет, но с нами Господь, и я надеюсь, что Он убережет и меня, и мои депеши.

— Очевидно, на этот раз Господь не с нами.

Только что пришла весть о гибели Гаспара де Фермона, и Гуг де Пайен первым нарушил гнетущее молчание. Новость сообщил Арло, а ему рассказал о ней на рыночной площади знакомый рыцарь. Тот, в свою очередь, услышал о несчастье из уст своего приятеля, дружившего с Фермоном и опознавшего его обезображенный труп, оставленный на обочине дороги, менее чем в двух лье от городских ворот. Арло, доложив об этом, остался стоять неподвижно, а Годфрей Сент-Омер, сидевший за столом, застыл с разинутым ртом, стиснув в руках хлебный каравай, который он собирался разломить. Гуг вцепился в край стола и порывисто поднялся, затем прошел к открытому окну и со свистом вздохнул. Сент-Омер нерешительно спросил:

— Что ты хочешь этим сказать? Почему на этот раз Господь не с нами?

— В точности те же слова говорил мне Фермой, прощаясь со мной три дня назад. Он собирался плыть на Кипр, а я просил его быть осторожнее…

— На Кипр?

Де Пайен резко обернулся, раздраженный непонятливостью друга.

— Ну да, на Кипр. Он должен был отвезти туда послания от графа Гуга и передать их… знакомым графа — не знаю, кому именно.

Де Пайен лишь неприметно указал глазами на Арло, но тот мигом уловил колебание в тоне хозяина и понял, что речь идет о делах, не предназначенных для его ушей. Не поведя и бровью, он немедленно развернулся и вышел, но Гуг в тот момент смотрел на Сент-Омера и даже не заметил отсутствия слуги.

— Он сказал, что депеши срочные и если Господь на нашей стороне, то поможет ему остаться невредимым и до конца выполнить поручение. Сейчас я вдруг вспомнил его слова и подумал: как он ошибался! Надеюсь, он принял легкую смерть.

Де Пайен осенил себя крестным знамением и обернулся к Арло, чтобы расспросить его о подробностях гибели Фермона, но с удивлением обнаружил, что слуга исчез.

— Еще один убитый на дорогах Святой земли, — тихо и горестно произнес Сент-Омер. — Это становится невыносимым.

— Нет, Гоф, вынести можно, — обернулся к нему де Пайен. — И люди все переносят в силу необходимости. Иначе надо просто сидеть дома и никуда не высовывать носа — а вот это уж никак нельзя стерпеть! Никакой ужас не отвратит людей от путешествий — может, лишь удержит ненадолго.

Годфрей наконец разломил свой каравай, окунул краюху в плошку с оливковым маслом и принялся жевать, устремив застывший взгляд в пространство и обдумывая слова приятеля. Затем он глубоко вздохнул и полюбопытствовал:

— Три дня назад я видел вас обоих на Храмовой горе. Что вы там делали?

Де Пайен отмахнулся:

— Просто гуляли по окрестностям. Ему хотелось осмотреть руины храма.

— Что он увидел в них такого замечательного? Там же ничего не сохранилось, кроме старых конюшен, да и то ими уже сто лет не пользуются.

— Он хотел, чтоб мы там покопались.

Сент-Омер выпучил глаза:

— Что-что? Чтоб мы покопались? Мы, рыцари?