Конеторговца Гассана и принцессу связывало знакомство, не ограничивавшееся простыми отношениями продавца и покупателя. Оно длилось уже пять лет, с тех пор, как в Эдессе он поставил ее отцу в качестве подарка к тринадцатилетию графской дочери превосходную арабскую вороную кобылку, которую Алиса незамедлительно прозвала Ночкой. С того самого дня и в течение почти трех лет она не раз заглядывала к табунщику и, стоило ему снова появиться в Эдессе, была частой гостьей у него дома и на конюшне.

Когда Алиса стала принцессой и ее родители обосновались в Иерусалиме, она все так же продолжала покровительствовать хозяйству Гассана. За время их знакомства она уже купила у него для своих личных нужд семь великолепных скакунов, но полагалась на него и доверялась ему не только в торговых делах. За два года общения их дружба настолько окрепла, что у их взаимоотношений появилась новая сторона, не имеющая ничего общего с чувственным влечением или прелюбодейством. Несмотря на то что Алиса к тому времени успешно подвизалась на поприще сладострастия, а Гассан был еще не стар, тем не менее его почти аскетические убеждения строго диктовали ему, что позволено в обществе, а что — нет. Общество же, по его разумению, включало и мусульманское, и христианское население. Гассан твердо верил в Бога. Он то и дело поминал имя Аллаха, и принцесса не раз убеждалась, что его религиозные воззрения по своему накалу близки к фанатизму.

По ее шестнадцатому году, когда до дня рождения оставалось всего несколько месяцев, Алисину ближайшую подругу изнасиловали и жестоко избили в пределах города. Мусульманка Фарра была примерно того же возраста, что и принцесса, и являлась единственной дочерью арабского кочевого торговца. Алиса дружила с ней не первый год, еще с Эдессы, когда отец Фарры обосновался в городе и стал преуспевающим купцом. У него было множество поставщиков, и к нему стекались различные товары со всего света — от пряностей до тканей, от благовоний до чужеземных драгоценностей.

Фарру подстерегли, когда она ехала домой из гостей, и потом оставили лежать в проулке неподалеку от отцовской лавки. Там ее нашли тем же вечером, но никто не видел и не слышал подробностей самого происшествия, как не мог и предположить, кому понадобилось совершать подобное злодейство. Единственным ключом к разгадке личности негоняя и его поимке могла послужить серьга, зажатая в кулаке Фарры. Золотая вещица была окровавлена, и это означало, что девушка вырвала ее из мочки насильника.

Алиса пришла в ярость и позаботилась, чтобы об этом узнали все окружающие. Она назначила приличное вознаграждение за любые сведения о разбойнике, но ничего не услышала до тех пор, пока месяц спустя не навестила стоянку Гассана, недавно вернувшегося из Эдессы. Сидя у торговца в шатре и обсуждая с ним достоинства скакуна редких кровей, она получила от него неожиданный подарок — коробочку, внутри которой обнаружился тщательно свернутый лоскуток бархата. Алиса собралась посмотреть, что внутри, но Гассан предостерегающе погрозил пальцем и перевернул коробочку над столом. Из нее выпали два предмета, в которых принцесса не сразу опознала два человеческих уха. Мочка одного из них была порвана и еще хранила следы запекшейся крови, а в другую была вдета массивная золотая серьга — точная копия той, что нашли в кулаке у Фарры.

Первоначальное потрясение Алисы немедленно сменилось приступом тошноты, но она стойко справилась с ним, ощущая, что ее просто распирает изнутри от ликования. На столе, прямо перед ней, лежало свидетельство ее мести, оправдывающее долгие поиски, несмотря на уговоры всех и вся поскорее забыть об этом происшествии.

Стиснув зубы, она сделала над собой усилие и подняла ухо с серьгой. Ничего подобного никогда ранее не доводилось ей брать в руки — столь застывшего и холодного, ничуть не напоминающего живую и мягкую человеческую плоть. Алиса разжала пальцы, и ухо упало на стол, тяжело брякнув металлическим украшением. Затем принцесса откинулась на спинку стула и вопрошающе взглянула на Гассана, лицо которого оставалось непроницаемым.

— Где он? Где ты держишь остальное? — спросила она равнодушно, без всякого выражения в голосе.

Она безупречно изъяснялась на арабском, предпочитая его языку своего отца. Формально Алиса считалась франкской принцессой, но арабский язык был родным для ее матери. Родившись в мусульманском мире, где франки были не более чем ференги — чужеземцы из Франции, она заговорила на местном наречии раньше, чем на языке королевской власти.

Угол рта у Гассана неуловимо дрогнул, словно торговец хотел вымучить у себя улыбку, но затем он покачал головой и совершенно серьезно ответил:

— Я не держу. Этот человек мертв — убит при поимке. Уже давно. — Он указал на отрезанные уши большим пальцем. — Их принесли мне вчера. Были запакованы в лед и соль.

Стараясь не выдать своего волнения, Алиса кивнула:

— Сегодня же вечером я пришлю тебе вознаграждение.

— Не надо. Я не хочу вознаграждения. У меня есть деньги.

— У тебя есть, но, возможно, у того, кто принес это, их нет.

Гассан едва приметно, но решительно мотнул головой:

— Ему уже заплатили. Я вознаградил его, когда он доставил мне доказательство.

— Ясно. Ты хочешь сказать, что он постарался ради тебя, а не ради меня и моих денег. — Принцесса скорее утверждала, чем спрашивала, и мусульманин слегка склонил голову в знак согласия. Она резко распрямилась. — Но зачем они тебе понадобились? Чего ты хочешь от меня?

— Мне ничего от вас не надо, принцесса Алиса… Я просто хотел уведомить.

Гассан все же улыбнулся и замолк, так что его последние слова прозвучали особенно веско и достигли глубин ее сознания. Увидев, что у нее остались вопросы, торговец спокойно закончил свою мысль:

— Вы очень одаренная девушка для своих лет, принцесса Алиса, и я предвижу великие перемены, которые произойдут в этих землях благодаря вам. Они коснутся и мусульман, и христиан, и я убежден, что со временем вы смените у власти вашего даровитого отца. Нигде у франков не сказано, что запрещается правителю быть женщиной… и мне кажется, что вы будете более мудрой и могущественной королевой, нежели даже ваш родитель.

— Непременно буду. Даю тебе слово. — Алиса произнесла свое заверение без тени шутки, а ее собеседник не выказал ни малейшего сомнения по поводу сказанного. — Но почему, для чего ты занимаешься этим — ты, мусульманин и простой конеторговец?

— Потому что это далеко не все, что есть в моей жизни.

Алиса непонимающе сдвинула брови, и Гассан в ответ осклабился:

— Чтобы исполнить то, что требуется от меня ради священного имени Аллаха, я должен преуспеть в постижении человеческих помыслов. Видя, как вы сейчас негодуете, как ваши глаза недавно метали молнии, я с надеждой гляжу в будущее, потому что вы не страшитесь тех деяний, которые, по вашему разумению, неизбежны. — Он вяло шевельнул пальцем в направлении лежащих на столе ушей. — Вы не боитесь говорить правду, не боитесь требовать и брать то, что вам нужно, и то, что вы считаете необходимым. Это выделяет вас среди прочих, большинство из которых лучше снесут стыд и проглотят оскорбления, чем выскажут слово истины, из боязни, как бы оно не вышло им боком и не навредило бы впоследствии. В обществе, где соглашательство и продажность давно вошли в привычку, вы, несмотря на ваши юные годы, похожи на освежающий ветерок. На морской бриз.

Алисе был по вкусу такой обмен мнениями; она чувствовала, что ее разум сейчас трезв и ясен и, к чему бы ни привела их беседа, она отныне всегда сможет защитить свои интересы.

— Но как все это соотносится с твоим желанием уведомить меня?

— Прямо и непосредственно. — Гассан вновь обрел сдержанность, и всякое веселье и шутливость пропали с его лица. — Идя по жизни, вы встретите немало обидчиков и недоброжелателей, докучных и злобных людей; кое-кто из них попытается перечить и мешать вам, вредить вашему доброму имени, сводить на нет ваши планы и замыслы и причинять всяческие неприятности. Со многими из этих людей вы будете разговаривать как сами пожелаете; я не сомневаюсь, что вы и сейчас уже преуспели в умении указывать таким на их место. Но всегда найдутся и те, принцесса, хотя бы один или двое, кто из-за своей неприязни превратится для вас в источник постоянного беспокойства и раздражения, так что само их существование станет для вас несносным… Чаще всего, к сожалению, как вы в этом сами убедитесь, с ними по разным причинам невозможно иметь дело на условиях, которых они по праву заслуживают. Вот как все это соотносится с моим предуведомлением, — он снова указал на отрезанные уши. — Никто и никогда больше не увидит владельца этих украшений. Он стерт с лица земли, и о нем больше никому не ведомо.