Алиса молча стояла, не сводя глаз с портрета, и размышляла о достоинствах жениха, перечисленных Балдуином. Она быстро прикинула, что для нее было всего важнее: приятная внешность, хорошие манеры, светлые волосы, отвага, удаль, предприимчивость… Но, перебирая все эти положительные качества, Алиса тем не менее почувствовала, как ее губы непроизвольно кривятся в усмешке. За очень короткий промежуток времени ей пришлось спознаться со многими мужчинами, и среди них не нашлось ни одного, кто обладал хотя бы двумя или тремя подобными преимуществами, — кроме, пожалуй, молодого монаха Сен-Клера, которого она соблазнила обманом. Впрочем, даже в нем принцесса сомневалась, поскольку религиозные обеты накладывали на него серьезные ограничения, препятствующие связной беседе, отчего рыцарь практически все время страдал вынужденной немотой. Когда же он оказался ее пленником, то был столь одурманен опиатами, что принцессе опять не удалось составить четкое представление о том, каков этот молодой человек в своем обычном состоянии, когда на него не давит чувство вины от совершаемого греха.

— Так что же?

Король, оказывается, действительно ждал ответа, и Алиса наивно захлопала ресницами:

— Ты что-то спросил, папочка? Прости, я замечталась…

— Н-да… Надеюсь, об Италии.

Смеется он над ней или ей показалось? Алиса не могла сказать с уверенностью, но колебание в очередной раз напомнило ей, как опасно играть с отцовским добрым расположением духа. На его вопрос: «Все ли ты поняла из сегодняшнего нашего разговора?» — она улыбнулась еще веселее:

— Конечно, папа, но я немножко растерялась: так много всего и сразу. Не сердись, я уже попривыкла к новости и теперь все спокойно обдумаю. Буду ждать от тебя известий, как продвигается дело. — Она заколебалась было, но все же рискнула спросить: — А мама знает о моем предстоящем замужестве?

— Разумеется. Она присутствовала при соглашении, когда вы оба были еще грудными детьми. Мы на время отложили дальнейшее обсуждение и вернулись к нему лишь два года назад. Договор оставался в силе, но поскольку вы жили столь далеко друг от друга, то я решил: меньше разговоров — больше пользы для всех заинтересованных в этом браке. Соответственно, если бы вдруг с твоим женихом в детстве или в юности приключилась бы какая-нибудь неприятность, ты не почувствовала бы себя обделенной и не стала бы горевать.

— Значит, ты запретил маме рассказывать мне о нем?

— Вовсе нет. Тогда же мы с твоей матерью вместе решили, что помолвка — лучшее, что пока мы можем устроить для тебя, но преждевременно было бы уведомлять тебя, пока ты слишком юна, чтобы понять всю ее значимость. — Балдуин помолчал немного и продолжил: — Ни мне, ни твоей матери не пришлось жалеть о таком решении, и несколько лет назад трагические события подтвердили его дальновидность: юноша, так же помолвленный с твоей сестрой Мелисендой, погиб во время охоты. Он упал с коня и сломал себе шею. Она не знает даже его имени — в противном случае ей пришлось бы оплакивать несостоявшийся брак. Поэтому меньше знаешь — крепче спишь, не так ли?

Алиса, которой не терпелось спросить еще кое-что, почти бессознательно кивнула, как пристало послушной дочери, А затем сделала глубокий реверанс:

— Можно ли мне теперь поговорить об этом с мамой?

— Можно, но приближается время ужина, а у нас сегодня немало гостей — восемь посланцев из самой Франции и еще шесть итальянских придворных, поэтому не лучше ли с беседами подождать до завтра? А теперь ступай и готовься стать принцессой Иерусалимской и Антиохийской.

Алиса вновь поклонилась и покинула монаршие покои, полная новых впечатлений. Что-то подсказывало принцессе, что она стоит на пороге увлекательного приключения — приятного и ничуть не похожего на все, что ей доводилось до сих пор в своей жизни испытывать. Она станет правительницей Антиохийской, обвенчается со златовласым принцем, великолепным и отважным, — все это только умножит ее славу… Обрученный с Мелисендой Фульк Анжуйский потом наследует отцовский престол. Здесь никаких изменений не предвидится — если только Фульк не умрет… если же умрет, его заменят кем-то другим. Алиса не сомневалась, что у Балдуина на этот случай уже заготовлен список возможных претендентов. Но ведь Фульк, в самом деле… не так и плох. Он суров, не чужд самоограничений и ужасно зануден — таких обычно избегают. Алиса решила, что с таким конкурентом можно будет договориться, и сделает это ее белокурый витязь, привыкший покорять любые сердца… принц, у которого хватит честолюбия и смелости отодвинуть границы своих владений в необозримую даль…

Принцессе вдруг пришло в голову, что ее многочисленные любовники будут сильно опечалены таким поворотом событий, особенно когда она переедет в мужнее имение в Антиохии, лежащее на сотни миль к северу. Громче всех, видимо, станет возмущаться и брюзжать епископ Одо: несмотря на то что принцесса держала его на коротком поводке по части доступа к ее прелестям, он тем не менее привык к определенной свободе в своих поступках и бывал резок и даже капризен, изводя всех дурным настроением, если ему перечили. Алисе также подумалось, что, к счастью, Одо — самый чувствительный из ее любовной свиты, но по ряду причин его легче всего будет утихомирить. Все это она собиралась подвергнуть более тщательному рассмотрению в ближайшее время.

Вечером, уже готовясь лечь спать, принцесса все еще не могла отвлечься от сообщенных ей известий, предвидя грядущие в ее жизни перемены. Она долго лежала без сна, уже совершенно позабыв и о конеторговце Гассане, и о данном ему поручении.

До Сен-Клера донеслось близкое потрескивание ярко пылавшего костра, и обжигающий жар полыхнул ему прямо в глаза. Плечо пронзила резкая боль от раскаленных углей, на которых он, оказывается, лежал. Взвыв и выругавшись, рыцарь окончательно пришел в себя.

В который раз над ним нависало злобное лицо Мучителя, как про себя называл его Стефан. Исподтишка наблюдая, как скрученный по рукам и ногам пленник корчится, стремясь избегнуть пытки, негодяй тем не менее не спешил отвести подпаленный тростниковый жгут, которым он водил у его лица. Стефан покосился по сторонам, надеясь на помощь, но никого рядом не было, и сердце у него упало, когда он понял, что Мучитель подтащил его к самому краю костра. Что помешало злодею бросить пленника прямо в середину пламени, так и осталось для Стефана загадкой: никогда нельзя было сказать с уверенностью, что придет на ум извергу в следующее мгновение.

Обычно разбойные приятели Мучителя — Стефан попал в лапы к небольшой банде, — зная пристрастие полоумного негодяя к бессмысленным пыткам, вовремя останавливали его, очевидно надеясь получить за пленника выкуп. Если бы они позволили этому остолопу убить Стефана, они не получили бы никакого навара. Все они говорили на каком-то незнакомом Сен-Клеру тарабарском наречии, и монаху не удалось убедить их, что никакого выкупа за него им не причитается; бандиты пребывали в уверенности, что он — франкский рыцарь, а значит, богатый человек и ценная добыча.

Стефан толком не знал, сколько времени находится в плену. Вероятно, он был совсем плох, умирая от жажды, когда они наткнулись на него в пустыне, раз он не смог обороняться. Сам факт его нахождения среди разбойников свидетельствовал об его совершенной беспомощности на тот момент, если они без труда связали его. Он не мог сказать, когда это случилось, — помнил только, что однажды наконец пришел в себя и тут же осознал, что пойман. Из одежды на нем оставалась только изорванная и грязная рубашка, в которой он ночью ушел из иерусалимских конюшен. С тех пор могли пройти дни, а может, даже месяцы, но здравый смысл и некоторые наблюдения за своими надзирателями подсказали Стефану, что он находится в пустыне не больше недели. Бандиты не стали бы с ним возиться и поддерживать его силы иначе как простой водой, если бы ему сразу не полегчало, — они бы просто убили его или оставили умирать на жаре. Рыцарь также не помнил, куда подевался его конь, кольчуга и оружие; нигде поблизости он их не приметил, поэтому решил, что избавился от обузы еще до встречи с разбойниками.