– Алекс!

Повернулся на крик Энджи, взглянул – и кровь застыла у меня в жилах. Со стороны городского центра плотной толпой бежали одержимые, человек сто не меньше. Все это мне напомнило Ирак, демонстрации местного населения. И хотя в Ираке на демонстрации выходило на порядок больше людей – почему-то там меня никогда не пробирал такой липкий, мерзкий, ощущаемый каждой клеточкой тела страх.

Промахнуться по такой толпе было невозможно. В максимально быстром темпе я выпустил все патроны, что оставались в магазине, свалил то ли пять, то ли шесть одержимых. Самое страшное – даже пулеметной пули было недостаточно, чтобы с первого выстрела свалить одержимого, некоторых спотыкались, падали от попадания пули – но поднимались, и шли, ползли дальше, подгоняемые голодом и ненавистью. Скорее ненавистью – судя по запаху и количеству трупов виденных мною по дороге жрать, пока было чего. Сволочи… И ведь хватило ума собраться в стаю, хватило…

Рядом в максимально быстром темпе стреляла Энджи, длинный, тяжелый ствол ее Калашникова позволял стрелять точно и с максимальной скоростью. Магазин на сорок патронов – пока она добивала свой, мне магазин пришлось сменить, что позволило живым одержимым отыграть еще несколько метров…

От РейнджРовера длинными, злыми очередями загрохотал еще один Калашников – Питер, находившийся на улице, и видевший что происходит, тоже вступил в бой, хлестая толпу одержимых свинцовыми бичами, вырывая из ее рядов то одного, то другого. Первый магазин ушел у него буквально за несколько секунд…

– Держим линию, твою мать!!! – истерический крик донесся как будто со стороны, через секунду я с удивлением понял, что это кричу я. Тело работало на автомате, на инстинктах, вбитых в подсознание годами тренировок. Сменить магазин, приклад в плечо, зеленую точку лазерного прицела на цель. Впрочем, тут можно и без него – дальность сто метров и навскидку не промахнешься. В максимально быстром темпе выпустить магазин, левой рукой достать из разгрузки следующий, отсоединить пустой, вставить полный… Грохот Калашникова почти у самого уха способен вызвать легкую контузию, но у меня он вызывает только радость. Оружие и патроны – это жизнь в самом простом, первобытном значении этого слова. Пока есть патроны и оружие, пока рядом с тобой кто-то жив и стреляет, прикрывает тебя огнем, ты жив. Иначе – мертв. И это в лучшем случае, в худшем ты сам становишься одержимым, таким как те, кто сейчас бежит на нас, одержимые одной мыслью – вцепиться, разорвать, почувствовать солоноватый привкус крови на зубах…

Совсем рядом, по толпе одержимых ударили еще два автомата – и в этот момент первые одержимые добежали до наших машин…

Когда-нибудь плавали на корабле по неспокойной воде? Когда набегающая волна раскачивает судно и пол качается у тебя под ногами. Не все это могут выдержать – отсутствие под ногами твердой почвы. Так вот – когда первая волна одержимых, уже изрядно прореженная пулями добежала до нашей машины и вцепилась в нее – мне показалось, что машина качнулась подобно палубе корабля в бурю. С диким ревом и воем одержимые потянулись к высокому борту кузова, чтобы добраться до нас…

Винтовка на таком расстоянии уже была лишней, расстреляв до конца магазин я опустил винтовку и она повисла на ремне на груди. Одержимые уже рвались в периметр, раскачивали машину, пытались забраться в кузов. Их искаженные ненавистью и гневом, перемазанные кровью лица были от меня на расстоянии вытянутой руки не больше.

Рядом почти в упор по человеческому месиву ударил Калашников – и в этот же момент я рванул из кобуры Глок 21. Тут то я понял, почему пистолет все-таки следует носить на поясе, а не по новомодному – на тактическом жилете. От толпы одержимых меня отделял лишь стальной борт грузовика, будь я на открытом пространстве – сейчас бы меня разорвали на части. Жизнь от смерти отделяли секунды – и эти секунду-две я потерял на неестественном движении руки, достающей пистолет…

Промахнуться было невозможно – первую обойму я выпустил почти в упор, все тринадцать патронов сорок пятого калибра выпущенных почти без прицеливания, со скоростью автомата угодили в цель. На таком расстоянии пули «Глейзер», да еще в сорок пятом калибре не просто убивали – они калечили, отрывали руки и ноги, разносили вдребезги головы. У самого борта грузовика сразу стало просторнее. Сменив обойму, я начал стрелять уже прицельно, стараясь попадать в голову. Попадание в голову с такого расстояния успокаивало навсегда даже одержимого…

– Курт! – не проорал, а скорее прохрипел я, не прекращая стрелять из пистолета. От стрельбы, от разнокалиберного грохота уже начало звенеть в ушах (А вот попробуйте такое вытерпеть – если стреляют с нескольких стволов с близкого расстояния, а у тебя наушников нет… – прим автора). Но первый натиск одержимых мы отбили.

– А?

– Все вытащили? Надо валить!!!

– Снизу все вытащили! Три ящика погрузить!

– Грузи!! Пару минут и сваливаем!

– Понял! – Одна из винтовок заглохла, видимо Штайнберг метнулся в магазин, за последними ящиками…

В первую секунду никто даже не понял, что произошло. Дернулась ручка – и словно лава выплеснулась на узкий пятачок, окруженный стальным полумесяцем автоматных и пулеметных стволов. Истошный, вурдалачий крик ударил по ушам…

Но замешательство не продлилось и секунды – стоявшие перед дверью боевики были опытны, многие прошли войну. Специальный препарат, который они принимали перед заданиями, подавлял их волю – но одновременно наделял их нечеловеческой реакцией и силой. Расплатой за это были сорок восемь часов полной разбитости организма, истощившего свои резервы до конца – но на двадцать четыре часа они становились суперсолдатами. И увидев рвущихся вверх, на вертолетную площадку одержимых, боевики не раздумывая не секунды, одновременно открыли огонь.

Свинцовый град – шестнадцать стволов – буквально разорвал маленький пятачок на куски. Град пуль рвал одержимых на куски, отбрасывал от боевиков. Грохот был такой, что Дэну, почти ничего не видевшему из-за спин боевиков показалось, будто рушится здание. Томас Дьюи спокойно стоял позади шеренги бойцов, даже не поднимая автомата. Об одержимых он знал достаточно, чтобы понимать – они опасны только для безоружных, для гражданских. Группу опытных и хорошо вооруженных людей им не одолеть…

Смолкли очереди, наступила тишина. Оглушающая. Перед дверью, ведущей вниз, в здание лежало, хлюпало, растекалось красными ручейками месиво. Именно месиво, кровавое месиво, по-другому это назвать было нельзя. Вход в здание был почти завален этим самым месивом, нарубленным пулями мясным фаршем, изрешеченная градом пуль железная дверь висела на одной петле. Остро пахло кровью, порохом и еще чем-то непонятным.

Приказов отдавать не имело смысла, свой маневр каждый знал сам. Несколько солдат начали оттаскивать, отпихивать в сторону куски тел, чтобы освободить проход, другие прикрывали своих товарищей, направив перезаряженные автоматы на черный провал двери в готовности изрыгнуть новую порцию свинца.

В этот момент Дэна буквально вывернуло наизнанку на резиновое покрытие вертолетной площадки, он упал на колени, исторгая из желудка зловонные струи съеденного утром завтрака, давясь слюной и кашляя. В желудке словно извивался комок ядовитых змей.

– Вставай, вставай… – Томас Дьюи легко, словно пушинку поднял Дэна с колен за шиворот, похлопал по спине – как видишь это совсем не то, что на экране компьютера, так ведь. Привыкай…

Один за другим, шагая по кровавому месиву, бойцы исчезали в темном проеме ведущего в здание хода. В какой то момент Дэну показалось, что они, один за другим, спускаются в ад…