Невольно поддавшись в первую минуту ощущению мучительной тоски, прозвучавшей в Аниных словах, она не уловила, однако, в чем тут дело, не поняла, нахмурилась, пришла в раздражение.

— Чепуха какая, — сказала она резко. — Вообще — что за мерехлюндия? И что из всего этого выйдет дальше?

— Дальше? — переспросила Аня тускло. — Дальше… ничего… Приказчик или офицер в мужья или… прорубь…

Альма, злясь всё больше и больше, тряхнула головой и кинула косы за спину.

— Что касается меня, то я предпочитаю офицера. В проруби вода холодная. А ты? Что ты предпочитаешь?

Аня молча прошла по комнате и остановилась у окна.

— Я, — сказала она, глядя в заиндевевшее окно, — я предпочитаю… — Ей вдруг привиделся за окном черный мутный провал. Он плавно качнулся и надвинулся на неё. Она вздрогнула и отстранилась от окна. — Я ничего не предпочитаю.

Она снова подошла к дивану и опустилась на него. Напряжение спало. Она устало взглянула на Альму, и та вдруг испугалась её глаз.

— Слушай, Анька, девочка, — зашептала она, порывисто придвигаясь, — ты это всерьёз? Да?

Аня помолчала. Альма придвинулась ещё ближе.

— Дай мне слово, слышишь, дай честное слово, что ты выкинешь это из головы, что ни сейчас и никогда этого не сделаешь, думать об этом не будешь, слышишь?

Аня повернула голову и охватила руками плечи Альмы.

— Тяжело… Душно, — сказала она едва слышно. — Душно, Аленька. Задохнусь я в моем доме…

Она осеклась, замолчала. Альма притянула её к себе. Она притихла. Ни прежней злости, ни прежнего раздражения уже не было. Долго сидели они, тесно припав друг к другу, пока Альма не выговорила:

— Слушай, Анька, я у тебя ночевать останусь. Последняя ведь, последняя ночка…

Аня кивнула головой.

Они разделись, потушили огонь и легли в одну постель. Всю ночь они пролежали рядом, соединив тепло своё и мысли. Но сколько ни старалась Альма пригреть подругу, ей всё казалось, что она холодна, что ледок, невидимо настывший на ней и сделавший её иной, чем прежде, не тает, не расходится.

Так прошла ночь. Когда за окном встал серый, мутный рассвет, Альма подняла от подушки голову и сказала:

— Вот и кончился мой девичник.

— И мой, — эхом отозвалась Аня.

— Не болтай, пожалуйста, глупости.

Альма притянула к себе голову подруги:

— Ну, поцелуемся, девочка. Попрощаемся.

Они поцеловались — беззвучно, торжественно и тотчас упали в сон.

Когда Аня проснулась, Альмы уже не было. На стуле возле кровати лежала записка:

«В день свадьбы увидимся. Не мути себя, пожалуйста, не дергай. Чепуха всё это. Альма».

Аня долго держала перед собой записку. Потом опустила её, выронила из руки. Поглядела, как она упала на пол, и равнодушно отвернулась. Никто не мог ей ничем помочь, ни Альма, и никто другой…

Во время занятий, улучив минуту, Рыбаков наклонился над тетрадкой Яши Полозова и тихо сказал:

— После урока задержитесь.

Яша Полозов, не оборачиваясь, молча кивнул головой, словно давно ждал этих тихих слов. Сразу после занятий Полозов очутился возле Рыбакова и попросил его проверить примеры, которые по собственному почину делал дома. Бегло взглянув на примеры, Рыбаков узнал в них те самые, что уже проверял в прошлый раз. Он даже сделал внизу обычную свою пометку синим карандашом. Эта пометка сразу бросилась ему в глаза, и он искоса поглядел на Полозова. Тот усмехнулся и прикрыл пометку большим пальцем.

— Хорошо, — сказал Рыбаков, усмехнувшись в ответ, — подождите минутку.

Полозов отошел к окну и присел с раскрытой тетрадкой на узкий подоконник. Рабочие стали расходиться. Вошла сухая ширококостая старуха в высоко подоткнутой юбке, неся деревянную бадейку с дымящейся водой, голик и тряпку. Это была прислуга содержателя трактира, у которого рабочие в складчину снимали для своей вечерней школы на два вечера в неделю заднюю комнату его заведения. Сегодня была суббота, а значит, предстояло мытье полов.

Яша Полозов с досадой покосился на поломойку, захлопнул тетрадку и, переглянувшись с Рыбаковым, пошел к выходу. Следом за ним двинулся и Рыбаков. На крыльце их сразу прихватило ветром. Он налетел с реки — резкий и порывистый, передувая снег с одной стороны улицы на другую и покалывая лица сухой снежной крупой.

Яша Полозов зябко передергивал плечами, короткая кацавейка с вылезающей из швов свалявшейся ватой плохо грела. Но он не прибавлял шагу и ничем не выказывал своего нетерпеливого желания узнать причину неожиданной прогулки. Рыбаков тоже не заговаривал, волнуясь и не зная, как и с чего начать, трогая сквозь пальто рассованные по внутренним карманам брошюры. Так прошли они по обледенелой дощатой мостовой мимо завода, лесобиржи и миновали почти весь поселок, когда полоска света из окна одноэтажного домишка, мимо которого они проходили, легла желтой дорожкой на лицо Яши Полозова. Рыбаков глянул на Полозова и встретился с ним глазами. Должно быть, и желание Рыбакова сказать о своём деле, и желание Полозова узнать, о чём хочет говорить с ним Рыбаков, довольно ясно написаны были на лицах обоих, так что оба тотчас прочли это неискусно скрываемое желание, оба как по команде остановились и дружно рассмеялись. Так неожиданно кончилась конспирация, и Рыбаков, не задумываясь, сказал:

— Книжки я принес кой-какие.

— Ага, — тотчас и обрадованно откликнулся Полозов. — Это ладно. Давай сюда.

Он впервые назвал Рыбакова на «ты», и это прозвучало так естественно, что Рыбаков, не задумываясь, ответил тем же.

— Получай, — сказал он и полез за пазуху, чтобы достать брошюры.

— Постой-ко, — сказал Полозов, удерживай его руку. — Здесь и прохожие могут случиться, и вообще ни к чему так, наспех. Зайдем лучше в верный дом. Там всё сделаем и потолкуем заодно. Идет?

— Идет, — кивнул Рыбаков, и они быстро зашагали вперед, отворачивая головы от ветра. Через несколько минут они вошли в пролом ветхого забора и пересекли по тропке большой пустырь. В углу пустыря стояла кособокая хибарка, по виду не то сарай какой-то, не то дровяник. Однако в заляпанной деревянными заплатами стене тускло желтело с краю маленькое оконце, а это значило, что здесь живут люди. Обойдя хибарку вокруг, Яша Полозов нырнул в узкую дыру, служившую входом, кивнул своему спутнику:

— Осторожней тут, голову не зашиби.

Рыбаков нагнул голову, вытянув вперед руки, вошел в темные, холодные сенцы, с наметенным к порогу снегом и остановился, боясь оступиться в темноте. В ту же минуту перед ним раскрылась невидимая до того дверь, и в светлом дверном проеме вырисовалась коренастая фигура Яши Полозова.