Потом она спустилась по ступенькам лестницы и посмотрела на того, кто лежал на первых носилках. Это оказался ребенок с землистой кожей, дрожащий от холода, несмотря на тяжелый ворох одеял, лежавших на нем. Его лицо имело отчетливый желтый оттенок. — Что с ним случилось? — спросила она у Гарадаса.

— У него ревматическая лихорадка. Каждый год мы теряем из-за нее около десяти наших детей. Нет ничего хуже, когда умирают дети: каждый год нас становится все меньше и меньше. Разве может быть надежда, если мы теряем самых маленьких?

Таласса вытянула руки и остановила их надо лбом мальчика. Она почувствовала, как тепло выходит из него, а потом, еще более интересно, ей показалось, что она видит, как его жизненная сила, похожая на струйку дыма, вытекает в холодный воздух. Она держала свои руки над лбом мальчика около минуты, почти в полной тишине, слыша только свист ветра и ожидающее дыхание толпы, потом резко положила ладони на лоб, перекрывая выход тепла, и чувствуя источник жизненной силы самого ребенка. — Уберите циновки, — прошептала она, закрыв глаза, не зная, откуда к ней пришло вдохновение, но интуитивно понимая, что делает все правильно.

— Но ведь холодно…, — начал было Гарадас, но смешался и замолчал, увидев выражение ее лица. Он спустился по лестнице, и медленно отложил в сторону ворох циновок, оставив дрожащее, изнуренное тело мальчика ничем не прикрытым. Таласса медленно приподняла руками его голову, почувствовала ее тепло, потом опять опустила на носилки. Потом спустилась немного пониже и положила руки ему на грудь, перекрывая поток, направляя тепло обратно в сердце. — Будь как топка Ре, — молча попросила она сердце ребенка, — и как меха на его Кузнице, — сказала она легким. Потом она передвинула руки на его вздутый живот, белый и холодный, и впустила в него дающее жизнь тепло, светящееся как белое Яйцо, которое вечно горит в сердце Мира. Потом ее ладони перешли на бледные ноги, холодные как мрамор, и она попросила их стать такими, как сверкающие сандалии Сорона, помощника Ре. Когда она закончила последние слова молитвы, мальчик пошевелился.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она, и мальчик улыбнулся, несмотря на мороз.

— Я где-то был…там очень темно…, — прошептал он. Толпа вздохнула.

— Это первые слова, которые он произнес за много дней, — возбужденно воскликнул Гарадас.

— Теперь, — сказала Таласса, с улыбкой глядя вниз, на мальчика, — ложись на бочок, как если бы ты собираешься уснуть. — Ребенок сделал так, как она сказала, повернулся на бок и свернулся клубочком. Таласа положила одну руку ему на голову, а другую на ноги. — Пусть круг замкнется, пусть день следует за ночью, — пропела она, и почувствовала, как энергия раскаленной лавой течет по бесконечному кругу через тело ребенка и через ее, как если бы они были объединены одним огненным кругом.

Наконец Таласса подняла руки; ребенок спал крепким, здоровым сном, его руки и ноги стали нормального цвета, дышал он ровно и спокойно. — Закройте его, — сказала она. Какая-то женщина, мать ребенка, решила Таласса, резко вышла из толпы, и с молчаливой благодарностью в глазах накрыла обнаженное тельце одеялом.

Таласса встала, и по толпе немедленно побежали восхищенный шепоток. Но она уже перешла к старухе, лежавшей на других носилках, чьи ноги были в деревянных лубках.

Так прошло полчаса, пока она переходила от одних носилок к другим, и все это время толпа с восхищением глядела на нее, а мужчины, ожидавшие ее и Гарадаса, сидели на своих рюкзаках. И каждый раз, когда она клала руки на лоб очередного больного, а потом через несколько минут переходила к следующему, состояние человека видимо улучшалось. Она двигалась как в трансе, не замечая как и что она делает, но точно зная, что все делает правильно. В конце концов она осознала, что достигла конца линии носилок. Солнце уже было достаточно высоко. Как только она заметило это, состояние транса, в котором она клала руки на людей, немедленно исчезло, как бы сгорело во вспышке света, и она почувствовала внезапное нетерпение, ей хотелось немедленно идти. Люди на площади разделились, она увидела, как Аланда и Джайал идут к ней, сопровождаемые мужчинами, выбранными Гарадасом для похода.

— Ты готова? — сжатыми губами спросил Джайал.

Уже несколько минут назад уголком глаза она заметила, что он нетерпеливо ходит взад и вперед по площади. Казалось, что в нем бурлит подавляемая энергия. И еще он постоянно оглядывался на юг, как если бы каждую минуту ожидал увидеть Фарана с Двойником, летящих как Фурии, Богини Судьбы, над склонами гор.

Таласса встала на ноги. — Да, — ответила она. — Я готова. У нас впереди долгое путешествие.

Гарадас отдал своим людям короткий приказ; те в последний раз обнялись со своими женами, а потом быстро зашагали по улице по направлению к башне и канатной дороге. Сам Гарадас повернулся, поцеловал жену, потом, встав на колени, поцеловал Имуни.

Таласса тоже встала на колени и взглянула в глаза девочки. — Мы вернемся весной, обещаю, — сказала она, потом встала и опустила в руку девочки жемчужную цепочку, которую носила той ночью в Тралле, единственное ювелирное украшение, оставшееся у нее. У девочки перехватило дыхание, когда она увидела, как в слабом свете солнца сверкают и переливаются драгоценные камни.

Какое-то мгновение они стояли на занесенной снегом площади, трое южан, Гарадас и его семья. В глазах Гарадаса мелькнул какой-то свет, когда он обвел взглядом заснеженную площадь, печальный огонек, как если бы он не ожидал, что вернется обратно. Потом он повернулся и, без единого слова, пошел по дороге за своими людьми.

Жители деревни со склоненными головами выстроились по обе стороны дороги, но их глаза внимательно смотрели на то, как уходит Светоносица. Таласса спросила себя, о чем они могли бы думать. Древние стражи этого места, стоявшие на своих местах еще два дня назад, теперь внезапно уходят, отправляясь в путешествие, которое, как все понимают, будет исключительно опасным; безусловно те, кто остается, боятся, что они лишатся предводителя, жены станут вдовами, а дети — сиротами.

Они быстро догнали группу мужчин. Один из них передал Джайалу лук и рюкзак. Остальные казались вполне довольными тем, что несут запасы для Аланды и Талассы, так что все, что должны были сделать обе женщины — закутаться хорошенько в плащи.

Они прошли мимо последних горцев, стоявших вдоль дороги. Как хорошее предзнаменование для будущего путешествия, облака внезапно поднялись к самым высоким вершинам, и дорогу омыл свет солнца. Ей показалось, как если бы она из темной комнаты вышла на полуденное солнце. Зрение Талассы постепенно приспособилось к солнцу, хотя от яркого света у ней жгло сетчатку глаз. «Отлично», подумала она, «я все еще могу выносить дневной свет».

В конце улицы стояла белая ступа, отмечавшая край деревни. Здесь вымощенная камнями улица внезапно обрывалась, превращаясь в множество тропинок, ведущих в поля. Они пошли тем самым путем, которым шли Имуни и Таласса прошлой ночью, через рощу ореховых деревьев и поля, отделенные друг от друга низкими каменными стенками. В неярком утреннем свете некоторые из деревенских яков глазели на них, тупо пережевывая жвачку. Когда они подошли к концу долины и взглянули вниз, ей показалось, что детали равнины под ними нарисованы тенями гор, отчеканенными солнцем. Дорога Маризина спускалась с гор справа от них и угольно-черным рубцом проходила через покрытую снегом обширную прерию. Прямо перед собой они увидели серую башню, высоко поднимавшуюся над плато. Слева в своем каменистом русле яростно ревела река, покрытая белой пеной там, где она достигала края утеса и рушилась в пропасть. Издалека можно было услышать низкий грохот, с которым водопад обрушивался вниз, на равнину.

Когда они подошли к башне, тяжелые облака опустились и опять начал падать снег. Все зашагали быстрее, торопясь добраться до нее. К тому времени, когда они добрались до серых стен башни, все уже изрядно замерзли. Полуразвалившаяся дверь в основании башни была полуоткрыта, и Талассу внезапно охватил страх, что жрец уже ушел. Она громко крикнула внутрь, зовя его, но ничего не услышала в ответ.