— Но для меня будет уже поздно.

Он опустил голову. — Я принес пиявок.

— Да, пиявки — еда Фарана: теперь моя. В Тралле мы выучили по меньшей мере один урок: как сохранить вампира живым, — горько сказала она. Через мгновение она, кажется, сумела придти в себя. — Положи их на камень. И не подходи слишком близко.

Уртред шагнул вперед. На краю леса был большой плоский камень, вокруг которого он и построил хижину. Таласса использовала его как стол. Он едва не упал, наткнувшись на него, потом встал на колени, достал из плаща и выложил на стол извивающуюся жизнь. Он собрал этих пиявок в первое утро на мелководье и в маленьком заливе, осознав, что это единственный способ. Как он ненавидел эти создания, которым последние несколько дней разрешал прокусывать свою кожу! И чем он сейчас лучше какого-нибудь слуги Исса? Избавившись от них, он быстро вернулся назад. Он слышал, как Таласса шевелится в темноте, потом сдавленный голос приказал ему уйти. Она не хотела разрешить ему увидеть, как она удовлетворяет свою ужасную страсть.

Он нащупал позади себя дверь хижины и открыл ее. Снаружи было темно, только на востоке был виден слабый отблеск уже севшего солнца, но, посмотрев назад, в хижину, он все-таки увидел в темноте ее белое лицо, темные круги под глазами и спутанные волосы, небрежно падавшие на плечи. Несмотря на все изменения, в этом лице, на секунду, ожила юная девушка, которую он без памяти любил.

Но потом она наклонилась вперед, с голодным блеском в глазах, и, внезапно, ее лице стало маской жадности и алчности.

Уртред выскочил из хижины, набросив брусок на дверь. Медленно он отправился обратно на берег, в свою собственную хижину. Подойдя к ней, он взглянул вверх. Там, сразу за линией деревьев, он увидел горы, на которых находились руины Астрагала. Где-то там лежат остатки погребального костра Аланды. Не была ли она их последней надеждой? Почему она не рассказала ему тайны ворот? Возможно, что она сама его не знала, только чувствовала, что дорога проходит здесь.

За Астрагалом небо было серым: облако, под прикрытием которого сюда шла Чудь, каждый день подползало все ближе и ближе. Тем не менее, парадоксально, в этом и была их надежда. Для чего им идти сюда, если ворота в Лорн не здесь? Он чувствовал присутствие Хозяина, летящего сюда на крыльях этого облака. Скоро он появится, и они окончательно сведут счеты. Сможет ли его магия спасти их всех?

Уртред уселся у входа в хижину на пружинящий дерн и медленно снял с себя перчатки, обнажив заостренные пальцы. Он по-прежнему исцелялся и сам себе напоминал открывающийся цветок. Он видел, что пальцы растут день ото дня: суставы, как корни, выбросили из себя чудесную плоть, на концах появились ногти. То же самое происходило и с лицом: щеки, раковины ушей, нос, веки, которые уже наполовину закрывали глаза. Он полностью исцелится, когда Таласса будет полностью проклята.

Но привычку надеяться трудно потерять, уж если она однажды родилась. Сколько времени ему потребовалось, что выучить этот урок? Все человечество держится на этой надежде, и только на ней. Несмотря на голод, холод и болезнь, вера пиявкой присосалась к его душе, вера, что жизнь станет лучше, вера, которую из него не могло вытрясти ничто, даже страх смерти. Уртред помнил слова своего учителя, и по прежнему верил, что Манихей не послал бы его в это место, если бы вообще не было никакой надежды. Серебряная Чаша будет найдена, а Таласса выздоровеет.

В конце концов, после многих дней пути, Джайал не выдержал, повернулся спиной к Сияющей Долине и отправился обратно в лес. Он видел, что приближается полнолуние. Он знал, что его поиск был ошибкой с самого начала: разве он в состоянии убежать от сражения, которое происходит в его сознании? У него не было ответов, а тут еще голод и постоянные видения. Голос не умолкал никогда. Неужели Двойник не спит? Джайал повернул голову и взглянул на темное облако, висевшее над южными горами, прекрасно зная: какую бы дорогу он не выбрал, как бы не шел через хитросплетение деревьев и прогалин, все равно, неизбежно, он вернется к центру леса и загадке озера.

Через несколько дней он очутился там. И увидел три грубых хижины на берегу, две рядом, а одна подальше. Пока Джайал глядел, дверь самой ближней открылась и из нее вышел жрец. Он шагнул вперед и поздоровался с ним. Джайал почувствовал, что, скрытый за маской, Уртред анализирует его, без сомнения пытаясь понять, кто перед ним: он или его тень. Наконец жрец убедился, что перед ним тот самый человек, который вышел из лагеря две недели назад. Он тут же предложил ему оставшиеся крошки еды. Джайал жадно набросился на них.

Следующий день он отдыхал: вместе со жрецом они сидели на берегу, разговаривая обо всем, что приходило в голову: об их детстве и юности, о годах и странах. Он рассказал о своем шестилетнем поиске меча, жрец — о восьмилетнем добровольном заточении в башне. О смерти брата Уртреда. О Талассе. Гарадас и оба оствшиеся в живых жителя деревни никогда не подходили к ним. Из того места, где сидели Джайал и Уртред, они видели, что горцы сделали грубые удочки и ловили рыбу в озере. Из-за Черного Облака они, как и южане, не могли вернуться в свою деревню; а больше идти им было некуда.

Голод грыз их обоих. Джайал соорудил из лиан что-то вроде сети, о которой говорил днем, в надежде вскоре поймать в нее хоть что-нибудь.

Над озером встала луна. До полнолуния оставался всего один день.

Они пошли спать голодными. Джайал встал на рассвете. В сером свете, лившемся снаружи хижины, он увидел туман, повисший над озером, и услышал что-то новое: песня пары дроздов, доносившаяся из небольшой группы деревьев неподалеку. Но его очаровала вовсе не песня, а мысль о еде. Он поднял самодельную сетку из лиан, склонил голову на бок, потом несколько мгновений слушал и молился, прося птиц не улетать. Уртред приподнялся на локтях и тоже прислушался.

— Вот мясо для нашего стола, жрец, — сказал Джайал. С этими словами он исчез, бесшумно вышел из хижины и стал пробираться через утренний туман, который полотном накрыл поверхность озера. Вскоре он был совсем близко от деревьев на краю леса, из которых доносилась песня дроздов. Но при его приближении птицы вспорхнули и перелетели немного дальше вдоль берега озера. Опять он подкрался к ним, и опять они упорхнули на дразнящее расстояние. Он пытался опять и опять, и каждый раз повторялось одно и то же, пока не сообразил, что его затянули вглубь леса. Птицы летели впереди, завлекая его в темное переплетение дубов и буков, где всегда царили сумерки. Клыки голода стали острее, а песня дроздов еще подстегивала его аппетит: он уже ощущал на языке их сладкое мясо, такое же сладкое, как и их песня.

Все утро Джайал следовал за ними по той части леса, в которой никогда не был. Здесь и там он видел вырезанные на деревьях изображения: злые лица, стволы с глазами, тотемы забытого времени, возможно даже времени народа Аланды. Но он их почти не замечал — голод заглушал все остальные чувства. Только однажды, когда птицы сели на ветку старого дуба, а он достал сетку и бросил ее, Джайал сообразил, насколько близок к сумасшествию. Опять его сознание затопили видения о его друзьях, погибших на поле боя, о Аланде, о Двойнике. Какафония звуков наполнила его голову, присоединившись к песне дроздов, громко звучавшей среди деревьев и призывавшей своих товарищей. Казалось, весь лес наполнился шумом, мертвые звали мертвых, его темная половина толкало его в безумие.

Он вошел в темное сердце леса, и темнота вошла в него. Он должен дать птицам улететь: все равно в них мяса на один укус. Как только он освободился от них, его собственное сознание освободилось от мира. Он сейчас ляжет здесь и умрет. Но темнота была в его крови, черный петух, кровь которого надо выпить. Быстрым движением он сломал твари шею, а потом вонзился зубами в его тело, откусывая куски и глотая их с недостойной скоростью, а вырезанные лица деревьев глядели на него вырезанными глазами, как аватары давно минувших лет.