В ответ за металлом более не активничали. Думаю, уйти смогло человек десять. Остальные завалили проход телами, застопорив доступ ко мне надолго.
Ровно на столько по времени, сколько мне требовалось…
Большего мне, правда, и не нужно.
… - Прекрати уже убивать моих людей, Гюрза… Хватит. Я здесь, не стреляй…
…Неужели Ты услышал меня, о Господи, даже дважды за этот чудесный день?!
Глава XIX
Да, он. Вышел из какого-то бокового проёма. В руках ничего. Нет даже того пистолетика. Ты решил быть откровенным?
Я отбросил в сторону оружие и стащил ранец. Освободил себя от скрытых «причиндалов», сложив их на какой-то тумбе сбоку. Теперь я был чист, как и он.
— …Вот теперь «здравствуй». — Он всё же следит за мною с вниманием тигра, полагающего, что в этот день «обед» может стать для него очень даже сомнительным.
Первым делом я бросаю взгляд на его руки. На сгибы локтей. Так и есть, ну так и есть…
Он перехватывает моё движение глазами и понимающе улыбается мне в ответ:
— Да. Асперол. Не ты один ловишь эти ощущения…
Я молчу. К чему мне ещё раз говорить кретину об истинной причине моих собственных поступков?
— Я знаю, Гюрза, знаю… Тебе без них просто не жить. А я… Ну, я — другое дело.
Эта скотина пристрастилась к ним ещё там…, и теперь многое становится на свои места.
— Хотя какая, к чёрту, разница… Сегодня ты, завтра испарюсь я… Это ж всё ненадолго, правда? — Кажется, ему реально безразличны последствия.
"У" делает тебя почти богом… Но он выжигает тебя изнутри, как напалм.
— Ты ведь понимаешь теперь, почему, правда? — Он смыл улыбку с лица, и теперь чуть не просительно заглядывает мне в глаза.
— Да, теперь — да… Без этого ты бы никогда не стал тем, кем стал… Какой же я дурак, что не понял сразу…
— А ты думал, это так легко?! Переступить собственный страх, в котором жил двадцать лет, и прийти к тебе? Не на вечеринку «эмо», не в интернет-кафе, бля… К тебе!!! Если я всё же сдохну…, там — он кивнул на потолок — мне будут каждое утро варить кашку и гладить по голове! Только за то, что я просто был рядом с тобой. А не то что всё остальное, через что я рядом с тобою прошёл…
Я молчу.
Он прав, чёрт всё на свете раздери… Весь ужас положения именно в том, что он прав…
— Знаешь, я бы не выдержал, я бы ушёл. Сбежал. Если б не эта… шняга. Если бы не ты, Гюрза. Это ты подавил, размазал меня по стенкам так, что больше всего на свете я стал бояться не смерти, не боли… Я научился бояться твоего неодобрения. Твоего недовольства. Для меня, вопреки здравому смыслу, главным желанием, целью жизни на тот момент стало заслужить твою… похвалу. И ради этого… Будь оно всё проклято, — ради этого я посмел стать тем, кем ты вознамерился меня сделать… Ты чудовище, Гюрза. Ты сделал из меня странного, непонятного самому себе профи… Ведь это ты сделал из меня "героя-наркомана поневоле". Потому как только так я мог без этого… — он поднял ко мне свои исколотые вены, — …ужаса воспринимать все твои кошмарные «возможности», все эти твои "уроки в реальных условиях"… И я не раз проклял и тебя, и тот ненастный день, когда я постучался в ворота части с одной сумкой в руке…
…Турбина внизу, за многотонными витражами, гудела ровно, словно призывая полюбоваться на слаженность работы её железного сердца. Словно стараясь показать себя во всей красе, умоляя не губить её совершенство…
— Жаль, мне искренне жаль, Гюрза, что это всё уже не играет для нас никакой роли…
В моей голове мыслей целый ворох, но все они какие-то слишком слюнявые, слишком рыхлотелые…
Что это — желание проникнуться или банальная мягкотелость пресыщенной смертями старости?
Мне не хочется видеть вас в себе, сгиньте! Вы не мои, и не вам мне указывать…
…Я устал, и мне трудно стоять…
— Давай присядем. Всё равно нам ведь уже некуда спешить, верно? — Он угадывал мои желания всегда. Это так же точно, что я не негр…
— Покурим спокойно…
Мы падаем на стулья, что пустуют сейчас перед небольшим пультом.
Моему изумлению нет предела.
— Давно?
— Хм… Весь последний год. Как случилось всё это. Знаешь, а ведь ты прав, — в этом что-то есть… — он затянулся, передавая мне почти полную пачку:
— Твои то, поди, так воде и достались?
Я молча киваю и беру сигарету.
…"Данхилл". Что ж, радует, что мои последние дымные кольца полетят не от "Примы"…
— Ты давно не пробовал коньяка. Сколько лет уже, а? — Перед нами откуда-то появляется початая бутылка «Камю». Стаканы. И какие-то леденцы на листке бумаги. Ах, да, это ты, усач…
— Прости, особого сервиса не предлагаю. Не то место, — он улыбается просто, — таким я помню его ещё тогда… — Так сколько?
— Сколько… Лет двадцать пять… И сто пятьдесят граммов, я думаю.
— Не многовато, спустя столько лет? — как-то даже не удивляет, что мы тут вот так запросто булькаем по стаканам, треплем языками, словно расстались лишь позавчера после партии в домино…
— Ты лей, авось рука не отвалится. Края видишь?
…Как ни странно, мы даже чокнулись. В моей голове не было даже и намёка на то, что он меня травит. Нет. Несмотря на всё, он несколько другой враг…
Мы выпили молча, без тостов.
Мы глотали такой бесценный ныне напиток просто и не смакуя. Так лошади пьют воду после тяжёлой скачки.
А мы… Мы загнаны. Загнаны этой жизнью, этой годами возросшей, накопившейся в каждой поре ненавистью, мы сыты ею по горло.
И лишь рады, что скоро всё это, так или иначе, но закончится…
— Это был последний? — Он спрашивает, словно о куске сыра на столе, что исчез за минуту до этого.
— Угу, — я грызу такую приятную на вкус конфету…
…Конечно, последний. А потому мне некуда спешить, эт ты уж точно сказал… После «У» нет «выравнивающих» препаратов. Либо отныне он, либо "взяли, понесли".
— Хреново. — Казалось, он реально озабочен услышанным. — И сколько ещё?
— Ну, часов на десять — двенадцать меня ещё хватило бы.
— Значит, время вдоволь покурить и поболтать ещё есть…
Я просто киваю. Эти овощные консервы и тушёнка восхитительны. Даже если хватать их руками прямо из банки и засовывать в рот под терпкий коньячок. Чудесное сочетание капусты с перцем и пресным жилистым мясом с соей под "Камю"!!! Что там у нас? «Главпродукт»… Дерьмо, конечно… Но пойдёт, не у королей же на приёме…
Значит, и приснопамятные «резервы» тоже — здесь… Хотя где ж ещё им и быть?! Ты удачлив, кукушонок…
Усач куда-то, как я понял, по знаку Вилле сбегал. И судя по притащенному, схватил в панике первое, что подвернулось в полумраке под руку. Я его понимаю. Прислуживать на прощальном пиру двух скандальных и несдержанных драконов — удовольствие ещё то.
Вон как трясётся. Наслышан, значит…
— А этот? — я жую, аж жмурясь от удовольствия, и киваю на потрясённо потеющего в уголке за нашими спинами механика.
— Кто?! — Брезгливый оборот. — Ах, этот… — Вилле разочарованно отворачивается от мозгляка. — Да так, медь, блохастая мелочь. На судне был стармехом. Подобрал где-то…
— А он не…?
— Кто, он?! Да нет…, он не пробовал. Этот кашалот больше по рыбе и макаронам. Не брезгуй. Те, что жрали, почти все наверху. Не хер им тут ошиваться. А те, которые были здесь… — ну, тех ты «познакомил» с собой первыми. Там, на водозаборе…
Я киваю согласно. Познакомил. Чего уж теперь…
— Повторим, а? — Он предлагающе держит над стаканами бутылку. Мы словно алкаши в парке на лавочке, и как-то всё это… чудно, что ли? Как в дни бесшабашной молодости…
— А давай, ну его всё на хер! Да чё, теряем что-то?!
Пожалуй, я никогда ещё не глотал дорогие напитки так, будто выполз из Сахары.
А вообще забирает нешуточно. Тайфун вон тоже, — порозовел. А то куда бледнее меня был…
В любой попойке есть минута торжественного молчания. Как дань уважения к поглощаемому пойлу. Даже к презренному и горькому, как хина, "Агдаму"…
Мы ненадолго задумались, пуская дым в пол и опершись локтями на колени…
