— Хорошенько это запомни! А потом, если всё ещё захочешь… Что же, — тогда приходи. И если тебя не замучает по ночам призрак первого, убитого тобою вот таким образом, — тогда да, я буду учить тебя, как убивать в то время, когда и так…, - жить здесь и некому уже особо… Ты меня понял, молокосос?

— Да… — я не люблю напряжённо прислушиваться к едва бубнящему собеседнику, но сейчас я просто прочёл всё это по губам. Потому как он не смел ответить мне в голос. Готов поклясться, он уже тихо прощался с жизнью…

…Я отпустил его ворот.

…Снег лупил по склонам с настойчивостью одержимого, покрывая всё быстро и увлечённо. Будто в белом покрывале надеялся спрятать грязь Земли и порочность её последних жителей.

Мы стояли так, и не находили, что сказать друг другу. Нелепость ситуации состояла в том, что пять минут назад мы смотрели друг на друга с симпатией родных братьев, а теперь словно устыдились собственных чувств, и не знали, как выйти из этого стихийно возникшего омута отчуждения. Может, зря я так с мышонком?

Наконец я просто и обыденно протянул ему руку:

— Мир?

Он с какой-то торопливой готовностью протянул свою:

— Конечно… Я понимаю…, наверное…

— Вот и ладушки. Пойдём, что ли? Если судить по карте, под утро будем?

— Будем, — он как-то совсем по-взрослому подобрался и посерьёзнел.

— Тогда пошли. Я сделаю из тебя хорошего туриста. Воина из тебя и так постепенно сделает наша новая жизнь.

А про себя уже безо всякой злости добавил: "Потому что хватит с меня, бля, и одного Вилле"…

Я не верю в привидения, но то, что я увидел в блеклом отсвете покрывавшего склоны снега, не казалось чем-то реальным и живым.

Мне пришлось схватить Жука за шкирку, так как тот, уже изрядно подуставший и не спавший сутки, брёл, уставившись себе под ноги и невесть как не падая, — почти уснув на ходу, — прямо на то, что шевелилось и двигалось в зыбкой серо-белой пелене. На какие-то неясные тени.

Лес недавно кончился, и теперь склоны большими проплешинами покрывал густой кустарник, часто переплетённый тут и там высохшими паразитирующими гибкими плетьми, из которых, если их сломить, получалась неплохая растопка для очага. Горели они, как порох, и весили почти ничего. Обогнув одно из скоплений таких "ведьминых гнёзд", я резко остановился, когда мой взгляд наткнулся на этот морок.

До «рассвета», с учётом вечно плотной облачности, оставалось ещё более трёх часов; и это время, всегда казавшееся людям самым загадочным и страшным временем суток после полуночи, как нельзя лучше подходило для того, чтобы тёмные личности использовали его в своих самых грязных целях. Мир спал наиболее крепко и сладко.

Воры выходили воровать, убийцы шли к своим спящим жертвам. Основные операции, которые нужно было проводить с наименьшими потерями крови, знающие хирурги делали именно в это время. Если не валились с ног от усталости дня.

И даже здесь, в это время, когда внизу бодрствуют лишь приставленные охранять сон остальных часовые, — здесь, на уровне более тысячи метров над уровнем моря, кипела странная жизнь.

Присмотревшись до рези в глазах, я понял, что это всё же не морок, — метрах в шестидесяти от нас, при скрытом от ветерка за углом полуразрушенной турлучной хаты свете костра, по широкому плато туда и сюда бродили и что-то делали именно люди.

Припорошенные снегом толстые, несуразные одежды делали их похожими на жирных увальней йети в щедро присыпанных снегом же шкурах. Их было не менее пятнадцати, двадцати человек.

Впрочем, мы выглядели не лучше. Тоже усыпанные этим "небесным сахаром" так, будто вывалились из кондитерской, где неделю валялись в муке.

И не всполошились они лишь только потому, что нас от них разделяла группа кустарника, да от нас не шло зарево огня, вырисовывающее наши силуэты на фоне густо-серых "сумерек".

Удивительно, но они будто жили прямо на улице. Чуть поодаль на приземистых корявых стволах был сооружён немалый «навес» из всякого хлама, судя по тут и там торчащим кускам чего-то плоского или выпуклого. Листовой металл и половинки то ли бочек, то ли контейнеров от надувных судовых спасательных плотов.

Этого добра можно было насобирать по «берегам» достаточно.

Заднюю «стену» образовывало какое-то полотнище, сквозь прорехи которого можно было увидеть дальние отроги молчаливых пиков.

Там, под этим навесом, громоздились кучи какого-то мусора ли, сваленных ли в кучу вещей. Барахла, скарба.

По краям это сооружение оставалось почти неприкрытым, и время от времени заметалось залетающим снегом. Тогда один или два «привидения» вставали, подходили к «куче» и заботливо сметали с неё всё утолщающиеся перины снега.

Внезапно «барахло» зашевелилось, и из его «недр» восстала маленькая нога, замотанная в такое количество тряпья, что выглядела уродливой культёю, на которую натянули аляповатую шапку.

Это люди! Спящие на морозе и ветру люди… Скорее всего, своё немногочисленное имущество они заботливо сложили под остатками шиферной крыши хаты и под защитою её стен. А сами улеглись на улице, проложив между собою для тепла детей.

— Изгои… — Бля… только их мне сейчас и не хватало…

Раз уж они ночуют так, то это может значить одно: они действительно изгои. Их выперли откуда-то, когда посчитали более невозможным сосуществование на одной территории. За что, при каких обстоятельствах — это бывает по-разному.

По Африке и Индостану таких бродит — да целыми сёлами.

Эти вообще лишены всего, а потому, заодно, лишены и всяческих "морализмов".

Каждый может безнаказанно убить изгоя, но если они обнаруживают вас, они испытывают куда меньше нравственных мучений, превращая вас в котлету, а ваше имущество — в свою пожизненную собственность. Им нечего терять, а дефицит всего поголовно делает их жадными до невозможности. И тогда, если вы один и плохо владеете ногами, головою и оружием, вы труп.

И чтобы продуктивно «беседовать» с такими личностями, мало одной только храбрости.

У них её, в силу огромной стеснённости обстоятельств, не меньше. Голодный зверь рвёт жёстче и яростнее.

Потому, столкнувшись с ними, одними только подарочными шахматами или детским калейдоскопом не отделаться. Или вы вырезаете, на хрен, всех, или они скоро жадно роются по вашим карманам и мешку.

Вы, естественно, давно мертвы, и возмутиться подобной наглостью не имеете никакой возможности.

Так что примите к сведению.

Я, к примеру, не собираюсь тут с ними воевать, выскакивая с боевым кличем из-за кустов. Не потому, что мне не хочется размяться или я боюсь.

Хрен с ними просто, — у меня и своих забот по горло.

И ещё может статься, что я ошибаюсь, и это просто люди, бегущие от какого-либо произвола, банальной смерти, выдавивших их с привычного места обитания.

Сил отстоять своё или прихватить чужого недостаточно, вот и маются тут, увидев шанс оставаться в живых лишь в бегстве.

В нижний лес, может, и совались, да только бродят там типы вроде Ермая, вот и решили, — уж лучше пока здесь на свежем воздухе, чем там уже на суку, болтаться…

Нам лучше обойти их, и спокойно топать дальше, как и топали.

— Пашка, твою мякину… Ты куда меня притащил, маленький ублюдок?!

Тот таращится на перетекающие в снежном «молоке» фигуры не меньше меня удивлённо.

— Дядь, ёпп…! Да я и сам не пойму… Заблудились, должно… В таком-то снегу…

— "Заблудился" он, понимаешь… Ты этот самый «снег» разве весь видел?! — передразниваю его я. — Спать не надо на ходу, сонная ящерица!

Ругая его, сам себе указываю на излишнюю расслабленность. Дурень…, - начисто довериться мальчишке.

— Ладно. Сам хорош. Тебе случаем не знакомы эти почтенные граждане? — мы говорим шёпотом, но в этой морозной тиши звуки могут разноситься очень далеко. И если бы не снег, говорить можно было б только в самое ухо… Еле — еле шевеля губами…

— Неа… — Жучара проникся остротой момента, а потому даже не дышит.