Всё, что мне было нужно, это один-единственный удар. Я терпеливо сносил его секущий воздух вихрь, и ждал, упрямо ждал нужного мне момента…

И Вилле понимал это.

Всё, что ему оставалось делать, это изо всех сил стараться не провалиться, не открыться в момент, когда его описывающие замысловатые круги, мельтешащие «восьмёрки» и «облака», и вспарывающие воздух тычковые удары на краткие моменты движения оставляли соблазнительные «ямки» в его защите.

Надо отдать ему должное, он довольно быстро и грамотно их прикрывал, что и давалось его огромной скоростью и тем азартом, с которым он рубил в фарш все мои попытки самому атаковать связно и продуманно.

Я чувствовал, что кто-то из нас должен скоро устать… или же сделать вид, что устал.

И когда он, в запале собственной вспыхнувшей агрессии, поверил было на несколько секунд в то, что я выжат, я на выходе из "кольца дракона" сделал "острую вершину". То есть рванул шест вверх, прямо ему в лицо. Он отпрянул, раскинув растерянно руки…, но тут же молниеносно перегруппировался, и на свою беду занёс на миг шест над плечом, как ухваченную обеими руками саблю…

…Уходя на повороте от его вертикально падающего вниз удара, я вдруг до предела ускорился… и поймал в его глазах отблеск понимания моего внезапного коварства…

И пока он менял «ближнюю» стойку на "копьё длинной руки", собираясь применить одновременно с полётом трубы ещё и ногой «шассе», чтобы либо «пробить» меня, либо отбросить на пол, я резко согнулся пополам, прикрыв спину уложенным вдоль неё шестом, резко же развернулся, одновременно выворачивая уже из-под себя шест…

И падая на спину, нанёс ему удар ногой в разлучённые на миг с твёрдой опорою ноги…

…Ему бы прыгнуть в сторону или вверх на месте, но как раз в этот момент он только «отпускал» от бедра вперёд занесённую для перемещения и последующей атаки правую стопу…

Он просто не успел.

"Подбивка" моя с треском вышибла ему опорное левое колено, и заставила резко «закинуться» через сломанный сустав влево, вбок, где его уже встречал упёртый наискось одним концом мне в подмышку стальной "штырь"…

В последний момент он успел-таки выставить левую ладонь в отчаянной попытке то ли оттолкнуть, то ли встретить на неё разогревшееся от моих рук и ударов железо. Но промахнулся буквально немного.

Я смотрел на него спокойно, потому как знал, что он уже мёртв. Он был мёртв ещё до того, как осознал это. Наши глаза мимолётным росчерком угасавшей искры встретились…

Он утомлённо прикрыл веки и с едва заметной на побелевших губах улыбкой стал проскальзывать по торчащему из него мокрому и покрытому нутряной слизью «колу», как костяшка по пруту счётов, всё ускоряясь…

…Падая, он нанизался на него всем телом, как на шомпол. Как на гоплит.

Труба прошла сквозь его рёбра, будто они были из пергамента. Круша и в кровянистые дрова ломая ему грудину, выдавливая наружу друг за другом, как на одной нитке бус, измочаленную губку лёгких и часть разорванного желудка…

…И лишь вытянутая в сторону пола рука да его собственное оружие, впившееся в металлическое основание несколько впереди, куда он смог его «приземлить», и за которое он всё ещё крепко держался правой рукой, на несколько секунд удерживали его под углом в сорок пять градусов от падения…

Упал он прямо на меня. Я подхватил за плечи его обмякшее, сползающее по стали тело, и ещё какое-то время у меня недоставало сил сбросить его с себя, как будто я прощался с его отлетающим сознанием…

Мы так и лежали, словно обнявшиеся на поле брани братья.

Окаменевший я и мелко, трепетно дрожащий его остов…

И не может быть, чтобы мне не послышалось почти у самого уха его слабое:

— Прощай…, и будь ты проклят…

Я убил его, отнял, выпил его такую свежую, такую тёплую и сильную жизнь…, и этим всё сказано.

И довольно об этом…

…Меня шатало, когда я поднимался с пола. То ли излишние нервные и физические нагрузки втрое быстрее пожирали мои искусственные «ресурсы», либо введение их прямиком в сердце ускорило разложение компонентов. Не знаю, но я «садился». Как отработавшая в напряженном режиме батарея.

Всё, что могло, тело отдало. И теперь мне следовало действительно поторапливаться.

Если я не хотел безо всякой «пользы» скопытиться где-нибудь в «кишках» бесконечных коридоров.

…Тихий судорожный «ик» за моей спиной заставил меня оглянуться.

Тьфу, тьма…

Чего ты тут делаешь, безалаберный конюх?!

— Ты… — оказывается, голос имеет какую-то взаимосвязь с ватными ногами. — Какого ляда ты… ещё тут…

Механик дёрнулся, будто ожидая, что вот прямо сейчас я и его пришпилю к боковине разгромленного пульта, и уставился на меня своими очумелыми "бельмами".

О, а если он…?

— Ты тут давно, козлина? Ну, в этом… — я повёл руками вокруг себя, — в этом склепе?

Он не только не запротестовал против моей крайне оскорбительной фамильярности, но даже угодливо подскочил и переместился ближе ко мне. На карачках. На его физиономии была чётко написана готовность лизать мне ботинки, если только у меня возникнет такая настоятельная потребность.

Похоже, хрыч видел всё, и это произвело на него просто неизгладимое впечатление.

Если он выживет, могу поручиться, что спать он будет лишь при полном свете и в окружении всех родственников.

Такого страху мужик натерпелся…

— Три… Ну, месяца… три. — Он не сводил с меня обожающего взгляда, словно именно такой подход был когда-нибудь в состоянии меня разжалобить. Ага, прямо тут сяду и расплачемся оба…

— Значит, знаешь, где реактор… — Из двух зол по непреложным законам бытия положено выбирать меньшее.

Раз я не в состоянии управлять ракетами, я стану баловаться их питанием.

Усач закивал, что-то замычал, — видимо, так он пытался выразить мне согласие с моей догадливостью.

— Тормози тогда турбину, болван…

При этих словах его лоб украсился враз перекочевавшими туда зенками.

Трус трусом, но его хватило на то, чтобы почти негодующе замахать на меня руками и что-то залопотать, вроде "как можно, не можно, ну рази ж можно".

Я разозлился не на шутку. Не хватало мне тут его "не можно" развлекаться!

— Тормози, скотина!!! — я смог даже заорать на него. Правда, меня тут же накрыло удушливой волною слабости. Я присел, подняв с пола перевёрнутый нашей дракой стул.

Мужик трясся и мотал головою, как если б я требовал от него поменять за час ориентацию спустя семь десятков лет его «правильной» жизни.

Но всё же потопал по крутому трапу куда-то вниз. Остановить он её остановит. С моей помощью. А вот запустить наново… нет, здесь одному никак не справиться.

А потому за это я могу быть спокойным. То есть за то, что он тут не нарушит моих планов, — сдуру или по явно не свойственной ему бесстрашной коварности…

Правда, то, как он на меня смотрел, мне не понравилось.

…И как только он рванул там пару рубильников, откинул крышку управления распределителями приводов и крикнул мне "нажмите красную большую кнопку!", я сделал это.

Более того, я подхватил с пола упавший "Форс"…, и просто на всякий случай расстрелял пульт, распахнув его боковую дверцу, отступив на три шага и полив из ствола переплетения кабелей, пробегающих через него «сквозняком» и заворачивающих на контактные платы. В воздухе суетливо запрыгали искры многочисленных замыканий и стреляющие синими огненными струями предохранительные клеммы…

Дымина и вонище окутали помещение. Свет погас, — скорее всего, он так же «замыкался» на пульт.

Скорее, "нулём".

Турбина удивлённа поперхнулась отсутствием управляющих потоков, и с досадой застонала, сбиваясь на перебои. А затем в её голосе я с удовлетворением поймал снижение бодрых тонов тенора к области басовитого храпа умирания. Это так умно и последовательно-послушно остановились мощные насосы…

…Ещё немного, и «крякнет» блок съёма вырабатываемого напряжения, потом в разнос пойдёт и обмотка…, и она заверещит, как пойманный в ельнике совою заяц, из последних сил требуя охлаждения своих подшипников и вспомогательных передаточных механизмов.