Так что пользуюсь тем, что есть. Правда, если охладить его до «минус» семидесяти, чтобы он не распадался на исходные составляющие при реакциях…, да прилить в него малость формалина и банального корвалола… А потом медленно нагреть в районе подмышек или паха…

Ну, недосуг мне заниматься было такими мелочами. Да и где сегодня взять славные «минус» семьдесят? То-то ж и оно…

Ладно, пора двигать. Настохренела мне эта сверхпосещаемая полянка…

Я свищу, словно зову собаку. В ответ из тех буераков поодаль раздаётся кряхтение и приглушённый мат. Ещё бы, — вылезти оттуда с такими травмами и страданиями ещё труднее, чем забраться. Это — уже само по себе подвиг.

— Там, ниже, есть овражек. Нужно прикрыть их хоть немного.

— Вы думаете, их хватятся? — Жуку страшно не хочется возиться с трупами.

— Обязательно хватятся, малой. Не сегодня, не утром. Так, — ближе к завтра. Это ведь дозор, верно? А если дозор не вернулся — посылают его искать… Но найдут не сразу, а потому у нас будет больше времени замести следы. Дождь нам в этом помогает. Так что ломай и таскай ветки аж вон с той рощицы, — я указал на скопление деревьев поодаль, — и не гунди. А я их пока перетаскаю. Их самих и их тряпьё…

Спустя час с небольшим управились.

Я старательно размыл кострище, что было нелегко при возникшей враз темноте, едва я залил огонь. Теперь всё (или почти всё) выглядело так, будто на этом месте не были минимум неделю. Всё остальное доделает за нас всё усиливающийся дождь. Три — пять часов — и пройди здесь хоть стадо слонов, ничего не поймёшь. Я, как мог, утёр мокрое лицо и подозвал Жука ближе:

— Всё, валим. На вот, разжуй и запей. Минута на приход в себя — и нас здесь нет. — С этими словами выщёлкиваю из тубуса ему в ладонь пару «лошадиных» таблеток пронгетазола. Мощное анестезирующее спецсредство. Просто в аптеке не купишь. Достать или нагло взять можно лишь своим и лишь в спецхранилищах. После этого можно таскать из горна раскалённые железяки, не чувствуя боли в горящих синим пламенем руках. Можно набить полную пасть чили, откусить себе язык, и всё это совершенно без эмоций съесть, не чувствуя ни боли, ни дикой горечи, ни вкуса собственной крови во рту.

А хотите — пройдите сквозь ощетинившийся штыками строй, получите свою сотню ран… и убейте того, до кого намеревались дотянуться. Упадите мёртвым… — и даже не поморщитесь от разрывающей тело агонии…

…Жук с трудом перемалывает их ноющими челюстями, и просто геройски проглатывает эту гадость. Его сотрясает и открыто мутит от первоначально воспринимаемой «резиново-кислотной» горечи во рту, и он еле успевает запить всё это мучение водой. И КРЕПКО ЗАЖМУРИВАЕТСЯ…

Через сорок пять секунд он выпучивает зенки, как рак на свадьбе Минотавра и жабы, прислушивается к ощущениям… и расцветает в довольной улыбке:

— Ну ни фига ж себе… Теперь, кажется, я б до Берлина б с дальнобойной пушкой на руках потопал! Даже рта и головы не чувствую… — И он в подтверждение своих слов начинает истово колотить себя кулаком по балде. Дурень, что сказать… Экспериментатор хренов.

— Ну, бли-и-ин… Хоть стены головою бей!

Ещё бы! Ты до самых бровей накачан транквилизаторами, парень… Даже я редко позволяю себе больше полутора доз…

Ну, часов десять ты уж точно теперь не будешь ныть и стонать над ухом. И хотя это чудо, — такие препараты, нынче — просто дар небес, мне отчего-то совершенно не жаль их для очистки собственной совести.

Кто знает, — может, какое-то время спустя и мне кто-нибудь подаст чего-нибудь подобного. Коли прижмёт.

Ну, хоть на стакан-то воды я могу, думаю, перед издохом рассчитывать?

Пацан мялся, словно не решался сказать нечто неприличное.

— Ты чего там приплясываешь, а? Блохи заели?

— Я это, дяденька… А как мне Вас называть вообще-то?

Вот чёрт! А ведь пацан прав, — как-то же ему надо ко мне обращаться…, а то так и запишется в «племянники» со своим вечным "дядь, а дядь"…

— Зови меня Шатуном, мой маленький лопоухий брат… — Какая мне уже разница, что он при этом подумает… Сам напросился.

Если бы в этот момент на поляну опускалась «тарелка», и то, думаю, он сперва отудивлялся бы по первому поводу…

Разинув рот, словно ждущий червяка «желторотик», он стоял и пучил на меня глаза.

— Так это Вы… так это они Вас…

— Да, да, — "я, меня"… Я не понял, — ты сам пойдёшь, или всерьёз рассчитывал, что я тебя понесу?

…Не проходит и минуты, как мы тихо и быстро растворяемся в начинающем сгущаться первом «ледяном» по температуре тумане, предвещающем совсем уже скорые морозы.

Всё-таки как хорошо давно мокнущая почва гасит звук шагов…

Их прорвало, — как прорывает взрывающийся от нестерпимого, мучительного внутреннего давления долго вызревавший гнойный мешок, — спустя полчаса после того, как мы выступили.

Ноздреватые комки чёрных туч, которые неудержимо пучило и болезненно распирало от тяжести заключённой в них «родовой» влаги, как-то суетливо заметались, подгоняемые порывами злящегося на их медлительность ветра…

Затем они будто огрызнулись, и тот испуганно отстал от них, как отстаёт не в меру обнаглевший щенок, с радостным лаем гоняющий в отсутствие взрослой собаки стадо, едва завидит нервное, угрожающее движение отдельных особей в свою сторону.

Рассерженные, они повернули, наконец, на него свои могучие рога, отчего шалун — ветер с быстрыми извинениями порхнул в сторону и притих, прилегший на пиках гор. Будто наблюдая за их тучными боками, которыми те нервно подёргивали, успокаиваясь…, но всё ещё сам возбуждённый, так и ждущий возможности пошалить ещё хоть немного…

Кучевые облачные образования, лениво шлявшиеся над вершинами съёжившихся от промозглой сырости гор, сбились в плотную массу, клубясь и перекатывая маслянистые от грызущего их телеса холода, единогласно насупились… и решились. Исторгли первую волну колючих льдинок, предвестников устойчивых холодов.

Поёжившийся Жук с досадой и раздражением глянул в небо, поплотнее втянул голову в воротник и натянул на уши засаленную кепку, похлопав для успокоения ладонями по отворотам-"наушникам".

К моему удивлению, парень был неплохим ходоком, и если не принимать во внимание его смешную манеру передвигаться из-за «наворотов» на ногах, пёр довольно ходко. Похоже, он неплохо уже знал эти места, потому как и в полной темноте хорошо ориентировался, — будто топал по проспекту, а не по пересечённой местности, то ныряющей вниз, то упорно задирающей перед нами свои щебенистые склоны.

Переваливаясь и раскорячив ноги, будто к паху у него был подвешен какой-то груз, он даже в этих обстоятельствах переставлял культяпки куда быстрее многих здоровых, но ленивых особей, у которых стул с детства, как я это называю, ножками вперёд растёт прямо из задницы.

Глядя на его честные старания, я усмехаюсь.

Действие препарата ещё даже не достигла пика, а потому парень вовсе не чувствует боли. Другое дело, что будет потом. Когда полопаются волдыри и начнёт саднить и жечь под мёртвою кожей отёчная и кроваво-красная ткань…

К тому времени, я надеюсь, он будет находиться подальше от меня, в безопасности и под крышей. А там — жди выздоровление и берегись грязи. Главное — не гадить на ноги, ходя в кусты, да на привалах не совать ноги куда попало.

В ответ на мои шутливые высказывания по этому поводу пацан как-то сердито глянул искоса… и засопел, прибавив шагу.

Сдаётся мне, он принял какое-то собственное решение насчёт того, как и где мы расстанемся, но уведомить меня об этом не спешит.

Наивный, он исподтишка улыбается своим нахальным детским мыслям, думая, что при случае сможет обмануть или как-то уговорить шагающего рядом с ним "дяхана"…

То, что «дяхан» в свою бытность сам не раз натягивал репетузы на лоб и не таким прощелыгам, это конопатое сушёное чмо и не догадывается. А пока пусть потешит себя иллюзиями, от меня не убудет.

Правда, я тоже, — нет-нет, а и позволяю себе кривую ухмылку по этому поводу, и тогда эта сопля тревожно косит в мою сторону, прибавляет суетливо ходу и начинает деловито сутулиться.