В наших пенатах такое совершенно невозможно. Не в смысле приведения в исполнение, – с этим проблем нет, – а диссертация по философии. Хотя наши заключённые любят читать и зачастую даже не прочь учиться. Если библиотека в колонии маленькая, да и подбор литературы плох, пытаются получить книги с воли, как Александр П., чье письмо мы привели выше. Но иногда такие попытки кончаются печально; об этом – в письме Геннадия П.:

«…Обратился я к рубрике «Адреса милосердия» в еженедельнике «Книжное обозрение», хорошим людям попало мое письмо, и они его вместе с моим мордовским адресом опубликовали. И посыпался на меня целый поток посылок и бандеролей со всякой литературой. Я в то время сидел в режимном бараке, и эта подмога была мне как раз кстати. Хочется отдать должное майору Е… за его участие в этом деле. Он дал указание, и препонов для получения посылок и бандеролей не было.

И вот недавно меня этапировали в ИТК-1 гор. Усмани. По приезду я сразу сообщил всем тем, кто присылал книги, о перемене адреса. И они опять откликнулись и стали помогать, но здесь-то и проявили свой норов те, кто по долгу службы должны были вручать мне то, что прислали. Когда пришло сразу шесть бандеролей, и во всех были книги, этот служака сказал мне:

– Чтобы это было последний раз. Книги ты можешь получать только через «Книги-почтой», а от частных лиц не положено. Следующий раз прямо с почты буду возвращать обратно.

И я опять обратился за помощью к своим новым друзьям по переписке. Не знаю, кто из них обратился в МВД в Москве, но сюда, в зону был звонок, и меня вызвали для беседы. И здесь я столкнулся с бездушием… Мне невдомёк, почему они стараются ограничить доступ книг в лагеря и тюрьмы. Ведь всем, мало-мальски мыслящим ясно, что книга – это не только друг, но и собеседник, учитель и многое, многое другое, тем более религиозного содержания».

Но вернёмся к нормам положенности культпросветимущества образца 1977 года. Не только книги, но и газеты, и журналы были на зонах дефицитом. Ныне этот дефицит только увеличился. В 1977-м с гласностью было неважно, об индивидуальной подписке мог мечтать только зэк-идеалист, а составители норм, политотдельцы ГУИНа, сочли, что по одной центральной, республиканской или областной газете на пятьдесят исправляющихся, и по одному журналу на сто – вполне достаточно. Добавим, почти не отклоняясь в сторону от темы культура: было бы достаточно при условии, что журнал толстый.

Весело тогда жили: туалетной бумаги не было даже на самолётах международных рейсов. По рассказам, один японец, летя на таком рейсе и не обнаружив оной в сортире, придерживая штаны, в припадке тихого ужаса прибежал жаловаться нашему стюарду, – мол, бумага-то у вас кончилась! О том, что она и начиналась, ему и в голову придти не могло.

Чего же удивляться, что в зонах газеты и журналы употребляли хоть и для культурной жизни, но не всегда для чтения.

По этой же, видимо, причине, политические карты, выдававшиеся из расчёта «одна карта на каждый отряд», должны были быть обязательно полотняными.

Из-за такой вот прозы необходимость чтения журнала «Октябрь» и прочий культурный досуг в виде политических карт мира, не говоря уже об эпидиаскопе, внедрялся в мозги несчастных зэков насильно. А тому, кто сам хотел читать, как вы видели из только что приведённого письма, читать как раз не давали.

Виктор Геннадьевич Ф. (Удмуртия, г. Ижевск, учр. ЯЧ-91/4):

«У меня большой срок за преступление, которого я не совершал, так уж получилось, что на судебном заседании я не смог доказать свою невиновность. Здесь я болею туберкулёзом легких, у меня двусторонний распад лёгких, мне сейчас очень тяжело, и я обращаюсь к вам за небольшой помощью. Я очень люблю читать, но здесь нет никакой возможности, чтобы приобрести хорошие книги и журналы и газеты. Я очень прошу вас, пришлите мне пожалуйста посылку или бандероль с современной художественной литературой, на ваше усмотрение. И если возможно, 3-4 хороших газеты, в которых я нашёл бы себе спутницу жизни, и пять конвертов, а то с ними совсем беда; дефицит тетради, и 2-3 стержня.

Ну, вот и всё, я был бы вам очень благодарен за оказанную помощь. На бандероли пишите «КНИГИ». Здесь, если кому приходит книга или газеты, то все читают с большой жадностью от корки до корки, так как очень не хватает духовной пищи».

Чтобы уж закончить «бумажную» тему, сообщим, что «бумага писчих сортов» попадала к зэкам в количестве 300 грамм в месяц на каждый отряд (тюрьму).

Два слова о настольных играх. В карты, как мы уже писали, нельзя и до сих пор играть на зоне. Азартная, вишь ты, игра. Кто бы мог подумать! У нас обоих дочери с трёх лет в дурачка дуются, с тех пор, как шестёрку от туза стали отличать. И ничего, нормальные вроде дети. В условиях полного безделья, когда у зэка нет работы, книг, журналов и газет, а телевизор в местах неустойчивого приёма телесигнала и вовсе не посмотришь, – как убить время?

Игральные карты запрещены, потому что в них можно играть на деньги. Но на деньги (или другие удовольствия) можно играть и в поименованные в списке шашки, шахматы, нарды, домино… да хоть в фантики. Ну, ладно, это мы пошутили – какие вам ещё фантики в тюрьмах? – но уж устроить тотализатор на тараканьих бегах милое дело. Почему политотдельские мудрецы, запретив карты, не запретили заодно тараканов? Обязательно надо было запретить.

Вот, практически, и весь список «положенности» культурного и спортивного инвентаря.

Анализ норм «культуры» тех лет показывает, что в подростковых колониях (ВТК) жить было вольготнее. Здесь даже разрешали бренчать на пианино (!) и махать «клюшками хоккейными», а футболок и футбольных трусов иметь аж семьдесят штук на 500 воспитуемых. И пополнение ленты к «магнитофону бытовому» дозволялось в размере тысячи погонных метров в год, притом, что во взрослой колонии пополнение фонотеки не могло превышать 750 метров. Так что начинающие жулики песни Кобзона (ох, много он их, зараза, спел, за долгую творческую карьеру!) могли обновлять в 1,33333333 раза чаще, чем рецидивисты.

Сегодня вопрос окультуривания зоны остаётся на уровне 1977-го, судя по тому, что за последние двадцать пять лет ничего принципиально нового не появилось, кроме разрешения телевизоров. Ясно, что телевизоры включили в перечень разрешённых предметов просто по факту их существования, но одновременно цветные карандаши попали в список запрещённых предметов; логики в построении культурной работы с осуждёнными никакой.

Крайне забавен факт, что простого разрешения на установку телевизоров ментовским окультуривателям показалось мало (вдруг тупые зэки не поймут, что с ними надо делать), и, как бы в дополнение, в новом Кодексе появилась статья 94-я, разрешающая осуждённым просмотр телепередач и фильмов, прослушивание радиопередач. Что ж, когда мир уже одурел от видео, а цифровую технику продают в привокзальных киосках, как семечки, горстями, в российской зоне можно разрешить и кино по телевизору.

Проф. А. Зубков, составитель Кодекса, гордо комментирует эту статью следующим образом: «Статья впервые на законодательном уровне определяет правовые основания традиционной, постоянно практикуемой формы культурно-воспитательной работы с осуждёнными в ИУ».

Не может комментатор, которому платят не иначе, как построчно, обойтись без глупостей и банальностей, типа того, что места в клубе должны быть сидячими, а кино, де, нужно показывать всем (кому положено), а время телепросмотров – кроме рабочего и ночного (а у них ночью и без того «непрерывный» сон); и что права зэков на радиопрослушивание уже обеспечены тем, что стоят везде в зоне радиоточки; и, конечно, присутствуют в комментарии ритуальные пассажи о вредности пропаганды насилия, всякой вражды и секса.

Всё. Больше о культуре в местах компактного проживания подследственных и осуждённых ни в Правилах внутреннего распорядка, ни в УИК ни слова. Ни самого понятия такого нет, ни его количества и качества, поэтому решение вопроса о роли, значении, размере и сути культурного воспитания остаётся прерогативой бывших замполитов, делящих до сих пор культуру на буржуазную и социалистическую. Для них Фредди Меркьюри – воплощение зла и неприличного образа жизни, а Лев Лещенко совсем наоборот, такой живой, гладкий, про любовь поет, про советскую семью.