Может быть, ныне, когда он уже старик, смешно мечтать о встрече с той женщиной, которую видел всего раз, которую некогда любил, которая и не женщина вовсе, а богиня. Может быть, смешно…

Однако Массимо не считал себя таким уж старцем. Борода его седа, лицо покрыто глубокими, словно шрамы, морщинами, руки обветрены и грубы, а вот сердце — сердце молодо, как прежде. А всем известно, что лишь молодое сердце способно любить, и никакие года тогда не будут преградой для этой любви… Восемьсот тридцать, восемьсот тридцать один, восемьсот тридцать два…

Он не ошибся. На краю равнины и в самом деле стоял дом. Судя по большому двору, двум повозкам, стоящим поодаль, трем этажам и свету во всех окнах, то был караван-сарай.

Массимо прибавил шаг. Жизнь — прекрасна. Нынешнюю ночь ему не придется проводить посреди пустыни, где ничто не укроет его от ветра и возможного здесь внезапного дождя. Он выпьет кружку теплого пива, заплатив за нее одну медную монету, и ляжет на пол, у стены, на охапку сена или дерюгу — он не был привередлив, так что все равно…

Девятьсот девяносто семь, девятьсот девяносто восемь, девятьсот девяносто девять…

Массимо открыл дверь. Яркий свет ослепил его на миг; жаром протопленной на ночь комнаты дохнуло изнутри. Он вошел — тысяча — и сказал тихо:

— Я пришел, Маринелла…

Трилле и Клеменсина оказались невероятными упрямцами. Трижды Конан возвращался с дороги и заталкивал их обратно в комнату, и трижды они выбирались оттуда и снова плелись за ним и Энартом. Ни разъяренное рычание киммерийца, ни просьбы и увещевания Энарта результата не дали — Повелитель Змей, держа за руку Клеменсину, на нежном личике коей застыло выражение поистине ослиного упрямства, продолжал преследовать их.

В конце концов Конан плюнул и, пообещав самостоятельно залезть в пасть Нергала, если шевельнет хоть пальцем, чтоб спасти Трилле и Клеменсину, когда Кармашан начнет их убивать, более не оборачиваясь, пошел за Энартом.

Бандит жил в роскошном доме на окраине города, но занимал там только половину — во второй, левой, селился всякий сброд вроде воров, грабителей и скупщиков краденого. Ночь уже окутала землю и яркие звезды зажглись в черном небе, когда киммериец, ведомый юным ученым, подошел к распахнутым настежь воротам (по всей видимости, они вообще никогда не закрывались, ибо жильцы шастали туда-сюда день и ночь напролет).

Здесь Конан оставил Энарта, велев ему возвращаться в караван-сарай и по возможности прихватить с собою Клеменсину и Повелителя Змей. Сам же он миновал ворота и приблизился к массивной двери, расположенной слева — он решил проникнуть на половину Кармашана отсюда, рассчитав, что среди массы обитателей он не будет особенно заметен. Так и вышло.

Здесь шла очередная разгульная ночь. Вопли, песнопения козлиными голосами, брань и стоны неслись из-за всех дверей; пьяные рожи таскались по коридору, держась за стенки; то и дело кто-нибудь с диким визгом вылетал из комнаты и валился на пол, суча ногами то ли в злобе, то ли в истерике.

Конан спокойно прошел до конца коридора, потом повернул в темный рукав, где оказался тупик. Небольшое оконце под самым потолком смотрело прямо в черноту небес — ни дерева, за ветвь которого можно было бы уцепиться, ни навеса, на который можно было бы встать, тут не наблюдалось. Наверное, придется ползти по отвесной стене… (Энарт рассказал, насколько запомнил, что окно в комнату Кармашана расположено на углу дома. Вот сейчас Конан как раз был на углу, только пока внутри, а не снаружи.)

Тратить время на раздумья он не стал, тем более что раздумывать, в общем, было не о чем. Вот окно, за ним — стена, а выше еще одно окно… Он ухватился за раму и, легко подбросив вверх свое массивное тело, втиснулся в проем…

— Хей, приятель, ты не заблудился?

Насмешливый голос, раздавшийся за спиной его вдруг, остановил его. Резко извернувшись, он спрыгнул вниз, одновременно выхватывая из ножен меч.

— Не торопись меня прирезать, — хрипло захохотал тот же голос. — Это я, Элерио. Не узнаешь?

Конан опустил клинок. Он не успел еще всмотреться в полумрак, как худые жилистые руки обхватили его плечи.

— Элерио? Прах и пепел! — взревел варвар, с силой хлопая могучей рукой своей по спине старинного приятеля. — Я тебя нынче весь день искал!

— Я давно не служу, — ответил Элерио грустно. — Собака Кармашан втянул меня в свои грязные дела, поселил в этом гадюшнике и… Да ладно, что я!.. Откуда ты тут взялся? Я иду по коридору, смотрю — что за парень? Вроде нет у нас никого такого роста и с такими плечами…

Конан солгал Лукреции лишь наполовину, сказав, что ищет в Мандхатту своего старинного приятеля из касты кшатриев. Он действительно думал найти его здесь и с его помощью отыскать след Кармашана. Вышло же совсем наоборот: весь день он потратил на то, чтоб отыскать след Элерио, и все без толку. Высокомерные кшатрии отвечали, что давно уж не видели его, а слуги лишь качали головами и вздыхали.

— Ты здесь живешь?

— Живу… Нергал меня побери… И Кармашана тоже…

Воистину эта встреча была устроена самим Митрой, коему надоели гнусные проделки Кармашана. Конан, чувствуя, как мрачное настроение его улетучивается, быстро поведал Элерио о цели своего визита в дом, потом так же быстро получил от него предложение помочь и еще быстрее проследовал за ним по тому же коридору на второй этаж; оттуда, по внутренней винтовой лестнице, на третий, затем через окно снова вниз, на второй, и наконец они очутились в маленькой темной комнате, пропитанной запахами дорогих благовоний.

— Смотри, Конан, — шепотом сказал Элерио, притягивая приятеля за рукав. — Это слуховое окно, о нем никто не знает… кроме меня.

— А ты откуда знаешь?

— Пять лет я охранял эту обезьяну… Он поверял мне все свои тайны и обещал золотые горы — потом, в далеком будущем, когда сам он станет могуществен и велик… Я глуп. Я уже тогда знал, что великим можно родиться и даже можно им стать, но если только в душе твоей есть для этого кое-что… — Элерио замолчал, обдумывая. — У Кармашана подлая и низменная сущность, потому-то я и называю себя глупцом. Только самый последний глупец мог поверить, что он станет великим…

— Я б потолковал с тобой о величии и прочем — о чем захочешь, — усмехаясь, сказал Конан, — но после. Сейчас мне надо увидеть его.

— Это неразумно. — Даже в темноте было ясно, что Элерио нахмурился. — Сначала тебе надо присесть у слухового окна и подслушать, о чем он поведет беседу со своими девицами. Ну и ведьмы, скажу тебе, Конан, ну и ведьмы… А болтает он с ними каждую ночь — наверняка услышишь что-нибудь полезное.

— Будь по-твоему, — после некоторого размышленья сказал киммериец.

Он и сам думал прежде осмотреться, а потом уж приниматься за дело, но перед тем хотел удалить из комнаты Элерио. Теперь же, когда тот так искренно стремился ему помочь, решил оставить все как есть. Пусть Элерио будет рядом. Он верный друг — Конан знал сие по тем славным денькам в Туране, где они вместе (и с Хавратом, и с Невидой Гуратти) служили наемниками…

В этот момент за стеной раздался треск, потом кудахтающий неприятный голос.

«Это он…» Конан скорее догадался по движению губ Элерио, чем услышал. Бесшумно подойдя к слуховому окну, он прислонился плечом к стене и так замер, внимая каждому слову, что доносилось из соседней комнаты.

— Закрой дверь, Лайна, — недовольно буркнул Кармашан, с шумом отодвигая кресло и усаживаясь, — И налей мне вина.

— Белого? — прожурчал незнакомый женский голос.

— Конечно, белого. Пфу, и куда запропастился этот мальчишка? Надо же, доказательства ему подавай. Как думаешь, Лайна, если я своей рукой напишу, что рубин мой, он поверит?

— Если еще скрепишь папирус большой печатью королевства Мандхатту, конечно, поверит. Он всему верит. Удивительно, до чего просто его обмануть.

Тихий стук в дверь возвестил о том, что явился кто-то еще.