Зачем я говорю это тебе? Какая нелепость… Ты сам мужчина, ты сам не раз уходил — легко, беспечно, — оставляя за собою чью-то печаль, может быть, столь глубокую, что последующая жизнь той бедняжки окажется пропитана и отравлена ею. Ты не поймешь меня.

— Проклятие! — рассердился Конан. — Я никогда и никому не обещал вечной любви — даже Белит! И я, конечно, не пойму тебя. Согласен: этот мир неплох, только, разрази меня Кром, зачем ты сказала «пусть»? Что толку жить, если все помыслы твои направлены на каприз, который ты называешь любовью? Все проходит мимо тебя, а ты говоришь «пусть»! Воля твоя, но не представляй мне сие как несчастье — не видала ты истинных горестей… Твой Ли, сдается мне, прохвост из прохвостов, но разве он клялся тебе в любви? Делился мечтами о будущем, в коем ты и он неразделимы?

— К чему толковать об этом, — поскучнела Лукресия. — Если б жизнь моя была омрачена лишь безответной любовью…

— Чем же еще она омрачена?

Прелестная аквилонка не ответила. Приподнявшись на локте, она посмотрела в окно и коротко вскрикнула:

— О, Конан!.. Да ведь уже ночь!

— Прах и пепел… — проревел варвар, подскакивая. — Где же этот змееныш!

Проклиная на все лады Трилле, который, видимо напрочь забыл о том, что погонщик слонов должен ждать их у восточных ворот Бвадрандата перед закатом солнца, Конан натянул штаны, допил вино из бутыли и вылетел из комнаты. Лукресия поспешила за ним.

В зале царил интимный полумрак, коим активно пользовались все посетители таверны. Тут и там слышались вздохи, стоны, причмокивания, любовное воркование. Здесь же глазам Конана и Лукресии предстала довольно неприятная картина. Повелитель Змей, вероятно, решив повторить утренний подвиг варвара, налакался до потери сознания и теперь возлежал на скамье, смачно, с повизгиванием, похрапывая. Рядом сидела и самозабвенно рыдала Клеменсина.

— Кром… — процедил сквозь зубы Конан. — Вот дерьмо…

— Два туранская золотой, — сунулся ему под руку толстый вендиец — хозяин сего милого заведения. — Твоя пареня выпила на два золотой.

Молча варвар швырнул ему деньги, потом перевел взгляд с храпящего Трилле на юную спутницу — всего за половину мгновения взгляд этот наполнился вопросом и укором.

— Я не смогла его остановить! — прорыдала в ответ Клеменсина. — Он вцепился в бутыль и пил, пока не упал!

— Так он выпил одну бутыль?

— Конечно, одну! — В голосе ее явно послышались неодобрительные нотки. Не умом (так как была еще слишком молода, чтобы понять), но неким врожденным чувством она испытывала что-то вроде презрения к мужчине, который падает замертво, выпив всего бутыль вина.

Конан медленно довернулся к хозяину. Только королевское красное, что делают в Аквилонии, стоит два с четвертью золотых за бутыль, но никак не эта кислятина… Однако толстяка уже и след простыл. А поскольку разыскивать его сейчас не было времени, варвар сплюнул на пол, решив, что за эти деньги вытрясет из Трилле всю душу (потом, когда он очнется), взвалил бесчувственное тело на плечо и направился к выходу.

Лукресия и Клеменсина побежали за ним.

Ночное небо, блистающее тысячами звезд, окутало всю землю. Желток луны светил во всю мощь, так что можно было разглядеть каждый камень под ногами, каждую ветку и каждую лужу. А в лужах, оставшихся после недавнего дождя, мигали звезды; тени людей казались огромными и, как всякие тени, уязвимыми — стоило ступить в круг воды, как они расплывались словно грозовые тучи под порывами ветра, стоило ступить в сень дерев, как они исчезали совсем.

Едва ли не к полуночи добрались спутники до восточных врат. Погонщик слонов — беззубый, немощный с виду старик — все еще ждал их. Конан загрузил Повелителя Змей вместе с дорожными мешками на исполина, в лунном свете казавшегося желтым, потом туда же подсадил Клеменсину. Сам он сел на второго слона; Лукресия устроилась перед ним. Погонщик ловко, словно юноша, запрыгнул на голову третьему — тощему слоненку, — и караван тронулся в путь.

— Какая чудесная ночь! — поделилась Лукресия с варваром своими ощущениями. — Правда же, Конан?

— Тепло, — согласился он.

— Тепло! — фыркнула прелестная аквилонка. — Да хоть бы и холодно! Ты на звезды посмотри, на луну… А сзади — очертания древнего Бвадрандата… О, я будто попала в таинственную страну, где проживают одни лишь маги, а по тропкам разгуливают неведомые звери!..

Из этой речи Конан понял одно: надо посмотреть на звезды и луну. Он посмотрел. Однако же ничего, стоящего внимания, там не обнаружил.

— Ну, звезды, — пробурчал он, — так и что? Дождя, вроде бы, не будет.

— Фу.

— Что звезды? Ты говорила, жизнь твоя обречена?

— Омрачена, варвар, омрачена. Слава нашему светлому Митре, пока и тело мое и голова не нуждаются в целителе.

— Женщины! — теперь пришел черед Конана фыркать. — Скажешь им одно слово, а они в ответ тебе всю дюжину. Или ты не хочешь поведать мне свою историю до конца?

— Хочу. Хочу и поведаю. В такую ночь грешно спать и молчать… То есть, молчать вовсе не грешно, а… Ну, не вздыхай, мой варвар. Более я не скажу ни одного лишнего слова. Да, жизнь моя омрачена. Страшным преступлением… Убийством… Погляди назад: далеко ли от нас твои милые спутники?

— Далеко.

— Что ж… Вернусь опять к тому печальному моменту, когда мы с Ли сидели на берегу Алиманы. Я спросила его: «Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой?» Он расхохотался. До сих пор я помню этот смех; он жжет мне душу и холодит кровь. «Нет, ты не поедешь со мной, — наконец сказал он. — Ты останешься здесь. Но придет время…» Он умолк, поднялся и подошел к воде. Я смотрела ему в затылок и заклинала: «Скажи, скажи мне, что придет время и мы будем вместе — навсегда». Увы. Спустя всего несколько мгновений он вернулся — с той же улыбкой на устах — и продолжил: «… Но придет время, и мы непременно встретимся. Я сейчас же открою тебе, когда, где и при каких обстоятельствах. Знаю, что тебя ужаснут мои слова, но — молчи, не позволяй себе ни вздоха, ни взгляда, ни тем паче возгласа, призванного показать несогласие. Иначе я заставлю тебя забыть все…»

Конан насторожился. Где-то в глубине его, между сердцем и желудком, шевельнулось сомнение. Откуда оно взялось и к чему относится, он пока не понимал. Медленно, с натугой, заворочались мысли в его голове…

Итак, он встретил Лукресию всего-то день назад, из чего следует… А что же из этого следует? Кром! Только одно: он встретил ее всего-то день назад, а она уже готова поведать ему о «страшном» преступлении? Сие вдруг показалось ему весьма подозрительным.

— Для чего ты рассказываешь мне это? — угрюмо осведомился он, на полуслове прерывая прелестную аквилонку.

— Конан… Поверишь ли, если я отвечу, что после хочу попросить у тебя помощи?

— Я не бог, — киммериец мрачно усмехнулся, — и не могу освободить тебя от греха.

— Но я и не прошу об этом.

Она обернулась к нему; в глазах ее сверкнули слезы, хотя, возможно, то были всего лишь отражения звезд. Молящий взгляд ее жег Конана, впивался ему в душу, пронзая ее насквозь… Варвар смешался.

— Кром… — Лучше принять клинок в печень, чем выдержать женские слезы… — Ну, что было дальше?

Лукресия благодарно улыбнулась ему.

— Дальше… Он снова замолчал, как бы предлагая мне прочувствовать смысл его речей. Напрасно. В тот миг я не могла и не желала вдумываться в любой смысл, посторонний моей любви. Я жаждала продолжения — то есть немедленного описания того, когда, где и при каких обстоятельствах мы встретимся. «Ты поняла меня?» — поинтересовался он, наклоняясь ко мне. «О, да, милый, я поняла», — так ответила я, на деле не поняв ровным счетом ничего. «Тогда слушай. Мелинда втолковала мне, — и в доказательство показала папирус, на коем изображено расположение звезд в некий период — что задуманное мною предприятие не увенчается успехом. Но я впервые в жизни решил обратиться за помощью к астрологу — прежде я всегда полагался лишь на себя и, между прочим, редко ошибался и проигрывал. Так и теперь: я решил идти своей дорогой, а звезды пусть идут своей. Я сказал им: я вам не верю, у меня все получится… К тому же здесь, в этой глухомани, я нашел себе прекрасного помощника…»