— Эх… Ты первый человек, с которым мне захотелось поделиться своим несчастьем, а ты… Ты спишь! — горько сказала прелестная аквилонка, укладываясь рядом с ним и закрывая глаза.

— Да нет же…

Сон, до сего момента не выпускавший его из своего вязкого тумана, неожиданно улетучился. Конан с сожалением вздохнул ему вслед, потом повернулся к Лукресии и приготовился внимать. Она молчала.

— Хей! — он положил руку ей на плечо. — Так что было дальше?

Она молчала.

— Клянусь Кромом, я слышал все! Ну, почти все…

Она молчала. Тогда киммериец наклонил ухо к ее лицу, завесив его своими длинными кремами, прислушался… Мерное, еле слышное сопение поведало ему неприятную истину: Лукресия спала. В раздражении варвар снова отвернулся к окну. Одно слово — женщина! Сначала она своим занудным рассказом прогнала прочь его сон, а потом сама преспокойно уснула, оставив Конана в полном одиночестве — то есть без любви и всего остального, обозначающего явь. А что еще он мог ожидать?

Посветлевшее небо за грязным стеклом окна возвещало о скором восходе солнца. Ветер, поднявшийся вдруг, злобно теребил ветви дерев, пытаясь сорвать с них листву; капли дождя заскакали по крыше, тревожно забили в стекло, да только Конан знал: все обман. Не успеет огненное око Митры запустить на землю свой первый луч, как снова станет тихо, сухо, тепло. Не будет дождя, а ветер преобразится в милый ласковый сквознячок, а к полудню и вовсе воцарится обычный в этих краях зной, наглый и хитрый как сам Нергал, алчущий спалить всё и вся — от праматери-земли до новорожденного суслика в глубокой норке.

Так и получилось. Пока киммериец вздыхал и ворочался, надеясь уснуть, затих ветер; дождь, лишившись его энергии и силы, стал скучным и вялым, словно больным, и к рассвету прекратился. К рассвету же у Конана кончилось терпение. Из живых чувств одна тоска осталась с ним сейчас.

Лукресия мирно спала, сам он — нет; мозг его никаких интересных мыслей не изобретал и не воспроизводил; прошлое будто покрылось непрозрачным туманом — короче, заняться в сию пору Конану было совершенно нечем. Поняв, что сна ему так и не дождаться, он встал, натянул штаны и, стараясь не разбудить Лукресию, вышел из комнаты. Он рассуждал так: что есть одиночество и тоска? Хворь. А есть ли у него средство против хвори? Конечно! Бутыль доброго вина да кусок мяса… Ободренный одной только идеей, киммериец уже ощутил в груди тепло, кое в паре с глотком туранского красного обещало избавить его от скуки и тоски. Он прибавил шаг.

Когда наутро Трилле и Клеменсина спустились в зал, перед Конаном стояла дюжина бутылей — пустых и полных вперемежку. Сам он пребывал в состоянии полудремы и отсутствия всяких мыслей. Лишь только друзья его подошли к столу, он поднял глаза, обычная синева коих, разбавленная вином, помутнела и посветлела, несколько мгновений смотрел на них, однако не узнал.

Нетвердой рукою ухватив за горло очередную бутыль, он присосался к ней, не каплями, но струями орошая могучую свою грудь; в животе его при этом что-то громко клокотало и бурлило. Вообще весь вид его поверг Трилле и Клеменсину в ужас. Длинные черные волосы, спереди тоже обильно политые сладким вином, слиплись, а пальцы, подбородок, нос и даже ресницы оказались вымазаны бараньим жиром.

Наконец он оторвался от бутыли, швырнул ее на пол. Муть в глазах его растеклась и стала совсем непроходимой. Напрасно Повелитель Змей взывал к мужеству и совести варвара — тот или не слышал, или просто не понимал ни единого слова. Лишь однажды, переведя взор на спутника, он довольно осмысленно икнул, но вряд ли сие можно было считать ответом.

— Это она виновата, — сердито сказала девушка. — И зачем только мы ее встретили!

— Вздор, — отмахнулся Трилле, — Он захотел напиться, и он напился. Лукресия тут ни при чем.

— Кобра и ведьма, вот и все, — стояла на своем Клеменсина. Она не желала признавать, что ее спаситель пал так низко — налакался до полного отупения, да еще в одиночестве.

— Вздор, говорю! Давай подумаем лучше, что нам теперь делать. Погрузить его на слона и отправиться в Мандхатту? А если он уже сговорился с той девицей и собирается поехать с ней? Не знаешь, куда она направлялась?

— Слишком много вопросов, — буркнула Клеменсина, недовольная тем, что Повелитель Змей не пожелал обсудить наглость Лукресии.

— Тьфу! Да ответь хоть на один, — рассердился и Трилле. Впервые за все время путешествия он почувствовал себя мужчиной, более того — полководцем. За какие-то несколько вздохов он преобразился: чахлая грудь его выгнулась колесом, плечи расправились, а голубые глаза засверкали особым, истинно полководческим блеском. Казалось, вот сейчас Трилле встанет, взмахнет рукою, крикнет громовым голосом: «Вперед, ребята!» — и целая армия рванется в бой, воодушевленная храбрым видом своего предводителя. Триумф, еще не испытанный, но наверняка грядущий, согрел сердце. И хотя, увы, ныне вся его армия состояла из юной девицы и нализавшегося до умопомрачения Конана, ответственность он принимал на себя немалую.

Он еще раз повторил надувшейся спутнице свои вопросы, добавив к ним такой: какого Нергала вообще киммериец едет в Мандхатту? Затем еще раз не получил ответа и, с легким сожалением поглядев на Клеменсину (ибо женщина, и ничто серьезное и настоящее ей недоступно), принялся размышлять самостоятельно. Продолжалось это достаточно долго — Клеменсина успела немного поплакать, успокоиться и снова поплакать, а варвар выдуть еще бутыль вина.

— Вот что. — Повелитель Змей наконец разработал план на нынешний день. — Сейчас я пойду к этой… к этой…

— Соблазнительнице, — с отвращением процедила Клеменсина.

— Ну да, соблазнительнице… Пойду и скажу: «Вот что, любезная…» — Трилле напыжился, изображая себя в момент будущего разговора с прелестной аквилонкой. — А что думаешь, вот возьму и скажу так! Я такой, я ничего не боюсь. Скажу ей: «Вот что, любезная, нам с тобою не по пути. Отправляйся-ка своей дорогой, а мы поедем своей». Ну, как?

— Очень хорошо, — одобрила Клеменсина.

— Да. А потом — потом мы сделаем вот что…

— Пойдем спать. И не потом, а теперь же, — вдруг отчетливо произнес Конан.

Спутники молча уставились на него. К сему времени они уже успели забыть, что варвар умеет говорить, а потому его рык удивил обоих безмерно.

— Прах и пепел… — пробурчал он. — Копыто Нергала тебе в зубы, Трилимиль, если жалкая пара бутылей может свалить меня с ног. Ха!

В самом деле: взор его прояснился, способность снова мыслить блеснула в нем явственно. Но при чем тут был Трилиманиль Мангус Парк?..

— При чем же я? — обиделся Повелитель Змей.

Вместо ответа Конан выудил из кармана несколько золотых и протянул Трилле.

— Наймешь погонщика и пару слонов. Скажешь, чтоб к сумеркам подошел к восточным воротам.

— Где я найму погонщика?

— На базаре…

Варвар тяжело поднялся, едва не свернув стол и скамью, неверной походкой двинулся к лестнице.

— Хей, Конан, ты куда?

И опять ответа он не получил. Покорный судьбе и киммерийцу, Трилле опустил золотые в свой карман и тоже встал. Всего пару мгновений довелось1 ему побыть полководцем… Что ж, такова, видно, его судьба…

— Пойдем, Клеменсина, — уныло сказал он, направляясь к двери. — Пойдем… Слоны ждут…

На этот раз Конан выспался отлично. А проснувшись, он обнаружил на краю своего ложа Лукресию с улыбкой на нежных устах. В руках она держала чашу, полную чудесного розового вина, кою и протянула варвару, едва он открыл глаза.

— Это офирское вино, — сказала она. — Самое лучшее, что я нашла в здешней лавке.

Конан с благодарностью принял чашу и отпил большой глоток, вернувший ему часть утраченных было сил.

— Как ты нашла меня? — хрипло вопросил он, награждая прелестницу кривой ухмылкой.

— О-о, мой варвар… Я потратила на это много, много, много сил… — начала Лукресия серьезно, но тут же не выдержала и рассмеялась. — Ты явился почивать в мою комнату, Конан, так что искать тебя мне не пришлось.