— Погоди… Успеем.

Он нагнулся, притянул к себе дорожный мешок и пошарил в нем. Вздох спустя что-то щелкнуло, и девушка разглядела крошечный огонек меж пальцев киммерийца. Он поднял руку. Короткое, но яркое пламя тускло осветило ближайшую к холму округу. Клеменсина с облегчением увидела, что лошади стояли на месте, хотя и перебирали ногами в беспокойстве. Головы их были повернуты в сторону полосы леса, но что там напугало их, конечно, отсюда нельзя было рассмотреть.

Конан ладонью накрыл огонек, погасив его, и дернул за ногу Повелителя Змей.

— Хей, Трилимиль, вставай.

По тому, что говорил варвар не шепотом, а обычным своим зычным, чуть хрипловатым голосом, девушка поняла: если опасность и существовала в действительности, то пока еще не столь близко, чтоб бежать сломя голову.

— А? Что? Когда? — Трилле, несмотря на терзания души, уснул очень крепко, а потому сейчас никак не мог уяснить, что нужно от него этому неугомонному варвару.

— Вставай, говорю! Надо уходить отсюда.

— Почему?

— Аллигаторы…

Одного этого слова оказалось достаточно для того, чтобы Трилле вскочил и кинулся вниз, повизгивая от страха. Вчерашний подвиг был забыт, природная трусость победила случайную отвагу. Конан с усмешкой поглядел ему вслед и не спеша поднялся.

Забравшись на свою караковую, Повелитель Змей совсем уж было собрался стремглав кинуться наутек от этого страшного места, но тут вспомнил вдруг о спутниках.

— Скорее, крабы неповоротливые! — прошипел он, опасливо озираясь.

Коварные аллигаторы чудились ему повсюду, и теперь ухо его слышало даже те звуки, коих не было: лязг острых зубов, шорох лап и хвостов по земле, урчание пустых желудков… Нет, такого Трилле вынести не мог. Не дождавшись, когда Конан и Клеменсина оседлают своих лошадей, он ударил караковую пятками и полетел по ночной равнине, слабо освещаемой луною, почти полностью сокрытой в облаках.

Киммериец велел девушке ехать следом, а сам направил вороного к полосе леса, дабы набрать крокодильих яиц, потом высушить их на солнце и съесть — насколько он знал, трапеза сия была и сытна и вкусна.

Не сразу Клеменсина настигла храброго спутника своего. Трилле мчался с такой скоростью, словно за ним гнались все аллигаторы мира, одержимые странной идеей сожрать именно этого тощего бродягу, и никого иного.

— Трилле! Трилле, остановись! — воззвала девушка, видя, что Повелитель Змей улепетывает во всю прыть. — Да постой же!

Наконец совесть бродяги откликнулась на отчаянные призывы Клеменсины. Придержав лошадь, он обратился к спутнице, стыдливо отворачивая лицо в сторону:

— А где Конан?

— Увы… — мрачно ответила девушка, рассерженная таким низким, мерзким поведением этого парня. — Он не успел удрать… Аллигатор съел его…

Тут она, желая всего лишь пошутить, совершила серьезную ошибку, по незнанию ли, по недомыслию ли упустив из виду два обстоятельства: во-первых, Трилле был доверчив, а посему даже на миг не усомнился в ее печальном сообщении: во-вторых, он искренне привязался к Конану и считал его единственным человеком, рядом с которым (а может, и ради которого) стоит жить в этом жестоком мире. Что боги? Какое им дело до маленького человека, потерявшегося в бурной стихии судьбы и жизни? Высокомерно поглядывая с небес вниз, они не различают добра и зла так же, как не различают лиц — что им Трилле, что им Клеменсина, что им кто угодно, кроме них самих… Тьфу!

Но то были прежние его размышления. Сейчас он ни о чем таком не думал и не вспоминал — разве что только памятью сердца. Слова Клеменсины повергли его в состояние, близкое предсмертному. Он выпучил глаза, издал короткий жалобный стон и мешком повалился с лошади, притом больно стукнувшись теменем о каменистую почву.

Мигом позже он уже бился в истерике, воя и катаясь по земле словно буйнопомешанный. Девушка не успела поразиться такой реакции на ее невинную, в общем, шутку, а Трилле уже разодрал на себе рубаху в клочья, вырвал несколько прядей волос и теперь длинными ногтями царапал лицо.

— Уй! Уй-у-уй! — визжал он так пронзительно, что Клеменсина на вздох оглохла. — Падаль вонючая! Моего Конана!.. Пожрать как пса!… бездомного-ненужного-лишайного!… Хвосты поотрываю тварям! Чешую отколупаю! У-й-й-я!…

Как раз в этот малоприятный момент в пятне луны на краю равнины показался киммериец. Его вороной рассекал воздух длинными сильными ногами резво и весело, вполне довольный тем, что омерзительные гады, едва не отхватившие ему голову в полосе леса, остались далеко позади. Пока хозяин собирал в куртку их яйца, несчастное животное содрогалось от жуткого вида этих чудовищ, неторопливо ползущих отовсюду, со всех сторон — они были уверены в том, что добыча никуда не денется. Но вот варвар вскочил коню на спину, свистнул, и он, перепрыгнув ближайшее бревно, лязгнувшее зубами у самого уха, помчался вперед…

Что может быть прекраснее полета по ночной равнине? Вороной без раздумий отдал бы за него охапку свежего сена! Нет, две охапки или даже три. Ветер свистит в ушах, но и он не в силах остановить восхитительную скачку; камни разлетаются из-под копыт, а вселенская тьма пугает и сулит бесконечную ночь — но ничто не в силах остановить восхитительную скачку! Плевать на будущее, когда настоящее так весело, когда сердце бьется в груди с восторгом юной силы, когда…

Но хозяин резко натянул повод и вороной встал. Ветер, тьма… Да, они не властны над радостью жизни, зато человек — властен. Конь разочарованно всхрапнул, опустил голову и в раздражении отщипнул немного мокрой от росы травы.

Здесь их ждала новая неприятность: дикий визг Повелителя Змей и окаменевшая от ужаса караковая, видимо предполагавшая, что именно она довела своего хозяина до подобного состояния и ожидавшая за это скорой расплаты. Вороной, который к тому времени уже разобрался в чудном характере бродяги, попытался успокоить подругу насмешливым ржанием — напрасно. Она стояла как вкопанная, и в огромных желтых глазах ее явно прочитывался испытанный бедняжкой шок.

— Прах и пепел… — пробурчал Конан, соскакивая на землю. — Чего это дерьмо орет?

— Я пошутила, — оправдываясь, сказала Клеменси-на, уже трижды проклявшая свою неосмотрительность.

— Как?

— Он… Он думает, что тебя сожрали аллигаторы… — Девушка виновато опустила глаза, ожидая нареканий, но варвар только хмыкнул.

— Меня? Вот еще!

Он ухватил Трилле за шиворот и рывком поднял.

— Хей, приятель!

Повелитель Змей обессилено смолк. Пока он еще не мог сообразить, что вот он, Конан, живой и невредимый, стоит рядом и трясет его за ворот. Сейчас он пребывал в полной прострации и вовсе ничего не слыхал.

Тогда киммериец вытащил из дорожного мешка драгоценную бутыль с вином и по собственному рецепту начал лечить спутника. Два глотка сделали свое дело: взгляд парня стал более осмысленным, а голова, до того болтавшаяся на тонкой шее как на нитке, приподнялась и укрепилась в одном положении.

— Конан? — проскрипел Трилле, изо всех сил стараясь сфокусировать взор на варваре.

— Я, — буркнул тот и сунул бутыль обратно в мешок, дабы более не искушать больного.

— Ты… жив? Тебе ничего не откусили?

Вместо ответа Конан отшвырнул его прочь и снова вскочил на вороного, что в нетерпении уж гарцевал и бил копытом.

— Как думаешь, Клеменсина, сколько будет езды до ближайшего селения? — задумчиво спросил киммериец, устремив взор в темные звездные небеса.

— Если ехать вдоль полосы леса, то к рассвету доберемся.

Более варвар ничего не сказал и ничего не спросил. Вороной сорвался с места и вихрем понесся по пустынной равнине, желая вновь испытать уже изведанный восторг, слиться с природой, от коей сам и происходил, вдохнуть свежего ветра и ощутить свою собственную силу… И на этот раз он вкусил сего счастья сполна…