Между тем Конан вскочил и ринулся к двери. Физиономия за окном тотчас исчезла. Миг спустя тишину улицы разорвал все тот же рев, но теперь к нему прибавилось еще и жалобное верещанье, интонациями несколько напоминавшее голос Крома…
Еще через несколько мгновений все стихло. Девушка, переглянувшись с Хавратом, посмотрела на дверь, почему-то уверенная в том, что сейчас войдет ее спаситель. Так оно и вышло: отворив дверь пинком, на пороге показался Конан. Лицо его было перекошено от гнева. Правой рукой он утирал пот со лба, а левой держал за шиворот лохматого парня, того самого, чью физиономию девушка видела в окне.
Швырнув парня в угол, варвар снова сел к столу, налил себе вина и залпом выпил.
— Нигде нельзя скрыться от этого змееныша, — чуть успокоившись, но все равно злобно произнес он. — Слышишь, Хаврат? Таскается за мной как привязанный! А тут вздумал еще шутить с моим богом! — Конан перевесился через подлокотник кресла и вперил угрожающий взор в потрепанного, сжавшегося, но, кажется, не так уж и испуганного лохматого. — Клянусь Кромом, голос коего ты нам тут изобразил, шут! Другого раза посмеяться у тебя не будет — сразу башку снесу!
— Я понял, понял, брат… — закивал головой лохматый, выползая из угла. — Можно?
Тонкая рука его протянулась к столу и уцепила порядочный ломоть окорока. Жуя мясо, парень уселся на край тахты, подальше от Конана, и с любопытством посмотрел сначала на хозяина, потом на девушку.
— Как звать тебя, дружище? — вежливо обратился он к Хаврату.
Ответив, тот спросил в свою очередь:
— А ты кто будешь?
— Я — Трилиманиль Мангус Парк, — важно сказал лохматый, — Лучший друг Конана.
Варвар, который только открыл рот, чтоб всласть поиздеваться над пышным именем спутника, при последних его словах поперхнулся глотком вина и, снова обозлившись, зарычал:
— Я тебе, Трилимиль ползучий, змеиная шкура, не друг! Мои друзья не улепетывают словно суслики от жалкого костерка и кучки ублюдков! Тьфу!
Это заключительное «тьфу» прозвучало так смачно и так презрительно, что Трилле все-таки смутился.
— Прости меня, брат, — пробормотал он, опуская глаза. — Я не сразу понял, отчего ты стремишься сгореть заживо. Я не видел… ее…
Он повернул голову к девушке.
— Кто ты, милая? — ласково спросил он, ободряюще улыбаясь.
— Клеменсина… Я из Коринфии — дом мой у подножья Карпашских гор.
— А как же ты попала в Туран?
— Я искала… одного человека.
— Дорогая Клеменсина, — откашлявшись, торжественно начал Хаврат, — не ожидай вопросов — расскажи нам все. Поверь, я и мои друзья (тут он с сомнением покосился на Трилле)… Мы готовы помочь тебе, если беда коснулась крылом своим чистого сердца юной девы…
Бывший солдат входил в раж. Щеки его раскраснелись, и карие глаза заблестели пуще прежнего. Похоже, начало собственной речи чрезвычайно его удовлетворило.
Но только он собрался продолжать в том же духе, как Конан сразил его таким свирепым взглядом, что он поперхнулся и смолк, испытав при том немалый стыд: в самом деле, размеренная спокойная жизнь в скучном городишке сотворила из лихого рубаки слишком велеречивого господина — попробовал бы он сказать что-либо подобное в прошлые времена, в казарме!
Между тем Клеменсина, казалось погруженная в свои мысли, ответила:
— Да, это беда… Энарт…
— Твой возлюбленный? — Глаза Трилле загорелись.
Он предвкушал историю любви, кои весьма почитал, сам будучи никому не нужный и никем никогда не вспомянутый.
— Энарт жил там же, в Коринфии, в городе Катме. От нашей деревни до Катмы всего полдня пути. Как-то отец — он занимался продажей скота — взял меня с собой… Нет, город не понравился мне. Шум, крики с утра и до утра, сердитые лица прохожих… У нас жизнь была совсем иная. Я привыкла к тишине; у подножия Карпашских гор она особенная — такая долгая, глубокая, покойная… И все-таки Энарт жил в Катме.
Самое счастливое время моей жизни началось тогда. Мы встречались — редко, потому что тайно. Он был сыном портного, а мой отец прочил мне в мужья сына лестного судейского, которому тогда было уже двадцать пять лет!
— А тебе? — кисло осведомился Хаврат, вдруг явственно ощутив свои тридцать три.
— Четырнадцать. А Энарту — семнадцать.
— Гм-м… Ну, и дальше?..
— Сын судейского ходил к нам каждый день. О, Митра, как трудно мне было улыбаться ему, говорить с ним, смотреть на его уродливое лицо! Весь покрытый прыщами, он воображал себя красавцем. Ему почему-то казалось, что все девушки мечтают о нем и во сне и наяву, но это было совсем не так. Уж я знала, как смеются они над ним, спесивым и глупым словно индюшонок.
Разговорившись, Клеменсина обрела и румянец и живость, видимо присущие ей от природы. Скука, сквозившая в ее голосе поначалу, вовсе исчезла. Конан слушал вполуха. Гораздо больше ему нравилось смотреть на девушку. Сейчас он находил ее весьма привлекательной: длинные и густые русые волосы мягкими волнами спадали на узкие плечи; точеные черты не были надменны, и в лучшие времена наверняка отличались милой девичьей подвижностью; невысокая стройная фигура еще сохранила приметы недавнего детства, но в дальнейшем обещала стать прекрасной. Полгода, год, и свершится тот чудесный переход от милого отрочества к цветущей чистой юности, и тогда… Куда же делся ее Энарт?
— А Энарт… — словно услыхав мысли Конана мечтательно сказала Клеменсина. — Он… Он такой…
— Он очень красивый, — любезно помог гостье Хаврат.
— О, да! Лишь только я увидела его тогда, в Катме, как более ни о ком не могла думать, а уж о сыне судейского тем паче. Вот Энарт и в самом деле виделся мне и во сне и наяву. Он говорил, что я ему тоже… Однажды он с грустью поведал мне, что отец отправляет его по делам в маленькую деревушку близ Кутхемеса. «Только на одну луну», — сказал Энарт, но мне и того было достаточно, чтоб потерять и покой и сон…
Минула одна луна, потом вторая… Энарт не возвращался. В это время моему отцу опять случилось ехать в Катму. Я умолила его взять меня с собой. А там… О, Митра, как мог ты допустить!.. Там я узнала, что Энарт…
Клеменсина прервала рассказ на самом интересном месте и горько расплакалась.
— Ну, ну, девочка… — растерянно забормотал Хаврат, накрывая ее нежную ручку своей лапой. — Что случилось с твоим Энартом? Никак, нашел себе другую?
— Да! — Девушка вскинула головку, с немым вопросом — неужели бывает на свете такая несправедливость? — взирая на слушателей. — Да, он нашел другую. В этой самой деревушке близ Кутхемеса!
— Верно, она богата?
— Энарт не таков! — Слезы мгновенно высохли на ее прекрасных глазах, и гнев опалил недотепу Хаврата. — Будь она хоть королевой, он не променял бы ее на меня! Но… Кажется, она его приворожила… Так сказала мне потом старуха-колдунья, чей дом стеною подпирает наш дом с левой стороны.
Когда меня еще не было, а мой отец был молод и буен, он пытался прогнать эту старуху на край деревни, а дом ее сломать. В тот же год он потерял половину своего скота… Слава Митре, на этом война меж ними завершилась. Он все понял и отступился… Так вот, к ней, к Донне, я и пришла в тот день, когда вернулась из Катмы.
«Он забыл тебя, — сказала Донна. — Потому что она заставила его забыть». О, как мне странны были ее слова… Как же можно заставить человека любить, забыть, думать?.. Но затем я услышала то, что чуть серело мое сердце, но одновременно и весьма встревожило. «Ей не нужна любовь твоего Энарта. Ей нужны его знания». Я забыла сказать, что Энарт с ранних лет многому учился, и, как рассказывал мне сам, многого в учении достиг. Его отец большую часть заработанного тяжким трудом отдавал наставникам сына, лелея мечту о том, что впоследствии он станет советником самого сенатора. И его мечта, что довольно редко случается, уже начала сбываться. Энарта заметили. Он стал частым гостем в богатых домах, хотя пока лишь потешал высокородных хозяев и их друзей своими познаниями в астрологии, геометрии и цифросложении.
