— Ехать пора.

— Угу, — сказал бродяга отсутствующим голосом, уставясь в одну точку на горизонте. То ли жалко ему было расставаться со змеями, то ли некая мысль посетила его в этот миг, но он не тронулся с места, пока Конан не поднял его за шиворот и не поставил на ноги. Тогда он тоже вздохнул — не облегченно, а страдальчески — и поплелся за варваром, который уверенно шагал впереди, ничуть не опасаясь новой встречи с гадами.

Лошади, оставленные ими посреди степи, стояли беспокойно: подымали морды к небу и ржали, перебирали ногами. Как видно, змеи обползли их стороной, но чуткие животные ощутили их незримое присутствие здесь.

— Куда мы? — спросил Конана очнувшийся наконец Трилле.

— В Вендию, — коротко ответил киммериец, легко взлетая на вороного.

Парень пожал плечами, кряхтя, забрался на свою караковую.

— Не близко, — сказал он не то осуждающе, не то уважительно.

— Можешь оставаться! — ухмыльнулся жестокосердый варвар, ударил коня пятками и поскакал по степи, уже начинающей темнеть, ибо только половина солнца освещала землю в это время.

Повелитель Змей в нерешительности посмотрел назад, потом на Конана, потом опять назад. В Вендию? Не близко… Однако превозмог себя, лень свою, которая, на удивление, присуща всем почти бродягам, и подался вслед за Конаном — только черной точкой он виделся уже вдалеке…

К утру он совсем обессилел. Ехали медленно, то шагом, то рысью, и остановок не делали вовсе. Киммериец казался парню выкованным из железа: суровое лицо его с грубыми правильными чертами не выражало ровно никаких чувств, спина была пряма, взгляд чист. Зато Трилле едва удерживался в седле. Он чувствовал, как бледен, как согнулись плечи словно от тяжелой ноши; в глазах его рябило, а ноги в бедрах тряслись, как у дряхлого немощного старца. Сколько раз за ночь принимался он благодарить Митру и всех богов за то, что послали им такую милость в виде лошадей. Пешком он точно не смог бы пройти весь день и всю ночь без перерыва. А Конан — тот смог бы…

В начале пути — после представления со змеями — они потолковали немного. Так бродяга выяснил, что новый товарищ прозывается Конаном, что родом он из холодной северной Киммерии, что лет ему тридцать и еще один (на целых пять больше, чем ему, Трилле). Иных сведений выудить из варвара ему не удалось. На вопрос о цели их нынешнего предприятия он лишь ухмыльнулся, а ответить — не ответил. И о жизни своей поведать не пожелал. Пожалуй, последнее обстоятельство огорчило парня более всего. Мотаясь по свету, он привык рассказывать сам и слушать других, так что к двадцати шести годам различных правдивых историй в запасе у него было полно. Это приносило не только удовольствие, но и хлеб. Длинными зимними вечерами, когда бродягам живется совсем худо, Трилле за похлебку и горбушку вдохновенно посвящал хозяина постоялого двора и его гостей в тайны и приключения путешественников, описывал красоты и обычаи далеких стран, без приукрашивания передавал легенды и сказки разных народов. Два, в лучшем случае, три дня на этом можно было продержаться. Потом хозяину надоедало слушать одно и то же и он, если гости не заступались, прогонял рассказчика вон, хоть в мороз, хоть в пургу — торговые люди не жалостливы, вон Конан — уж на что варвар, а и тот в кабаке в обиду не дал, накормил…

Мысли путались в голове бродяжки. Он то принимался дремать в седле, то, едва не свалившись, выпрямлялся и какое-то время сидел ровно, словно палку проглотил. Усталость постепенно овладевала им; все члены ослабли: пальцы отказывались держать повод, голова норовила упасть на плечо, а глаза, раз закрывшись, и вовсе не желали открываться. Когда первый, еще невидимый луч солнца высветил равнину Турана с чередой гор по правую сторону, Трилле все же уснул. Ему снился город. Большой и шумный, с красивыми домами и добрыми жителями… Может, то была его родина? Кто знает…

Только у стен Замбулы — суматошного туранского города — Конан заметил, что спутник его крепко спит, и, надо сказать, заметил вовремя. Как раз в этот момент Трилле начал валиться с лошади и непременно упал бы на землю, да еще, может быть, запутавшись в стремени, расшиб голову, если б железная рука варвара не подхватила его. Тут же пробудившись, парень захлопал глазами, пока не в силах уразуметь, где он, почему и с кем, но уже напугавшись до полусмерти, — не сосчитать, сколько раз сон его прерывался пинком либо бранным словом.

— Конан?

— Нет, Илдиз Туранский, — ворчливо ответил киммериец и снова пустил коня вскачь.

Повелитель Змей, измотанный и сонный, погнал свою караковую следом, в душе проклиная себя за то, что все-таки добился своего и прилепился к этому киммерийцу — сам бы он от Эрука до Замбулы сделал не меньше десятка привалов, а с Конаном пришлось ехать без остановки. Вдруг страшная мысль поразила бродягу в самое сердце: а что, если железный варвар решил вовсе нигде не останавливаться, пока не доберется до Вендии? Холодный пот выступил на челе лохматого. Нет, такого испытания он точно не выдержит.

Решив положиться во всем на судьбу, Трилле догнал спутника. Ворота Замбулы уже распахнулись, и первые приезжие уже входили и въезжали по прямой мощеной дороге в город. Здесь были торговцы, охотники, крестьяне с возами визжащей живности на продажу, путешественники, калеки-побирушки… Всего около двадцати человек, что для Замбулы, в общем, было мало. Обыкновенно у этих ворот с ночи толпилось не меньше полусотни всякого сброда, клянча друг у друга хлеб да медяки и умоляя стражников впустить их сейчас, а не утром.

— Конан… — робко обратился лохматый к варвару. — Может, заедем в кабачишко? Жрать охота…

— Тебе б только жрать, — буркнул Конан, сам только и мечтающий еще с полуночи о сочном куске жареной баранины и кружке доброго пива. — Заедем сейчас…

Верный своему решению ехать без остановки, он пожалел время и на еду. Можно было б достать из дорожного мешка снедь, прихваченную в Эруке, но киммериец приберег ее на тот случай, когда они окажутся вдалеке от людных мест и негде будет достать еды. Впрочем, ломоть хлеба он все же выудил со дна мешка и разделил со спутником. Правда, было это еще до темноты…

В первом же встречном кабаке они подкрепились — причем Конан опять был поражен прожорливостью Повелителя Змей, смолотившего зараз три миски лапши, рыбью похлебку, седло барашка, лепешку величиной с колесо телеги и головку сыра, — а затем за один лишь золотой купили комнату до полудня.

Обстановка была скудна, но на большее никто и не рассчитывал. Тахта, затянутая истрепанным покрывалом, досталась Конану, грязный дощатый пол — Трилле. Увы, пришлось обойтись без стола и табуретов, потому как их тут вовсе не было. Да и вообще ничего не было — одна тахта.

Не сетуя, не суетясь, спутники быстро улеглись на свои места и, совершенно не замечая шума улицы, до-; носящегося сюда через маленькое окошко без стекла, мгновенно уснули. Трилле опять снился город.