— Полно, полно, красавица. — Гвидо вздохнул так тяжело, словно Теренцо был для него самым дорогим человеком на свете. — Ах, какое горе! Какое непоправимое горе!

«По Сервусу ты не так убивался», — злобно подумал Бенино, отворачиваясь. Подозрения опять захватили его. Теперь уже странным казалось участие Гвидо, проявленное так открыто.

— Пойдем. — Гвидо взял девушку за руку. — Я отведу тебя к Ламберту — он говорил, помнится, что у него есть успокой-трава. Хорошая вещь!

Философ что-то не припоминал, чтобы у Ламберта была успокой-трава. И когда это младший Деметриос успел с ним поговорить?

— Бенино! Поди пока в мою комнату, подожди меня там.

— Зачем еще? — угрюмо проворчал философ.

— Необходимо, — таинственно и коротко ответил Гвидо, увлекая за собой Лавинию.

Бенино сидел в комнате Гвидо, где стены были обиты гладкой тканью зеленого цвета с розовыми разводами. Да, бедняга Сервус никогда не отличался тонким вкусом — разве что в драгоценных камнях он понимал прекрасно.

Вспомнив, как он встретил его в этот раз — в ночной рубахе, босой и всклокоченный, Бенино улыбнулся. Но сразу затем вспомнил бездыханное тело, распростертое на роскошном ложе, с клинком в могучей спине. Глаза его повлажнели. Ну почему, почему Сервус не уберегся? Гвидо прав: зная об опасности, он должен был быть настороже каждый миг, а он позволил вонзить в себя кинжал, вовсе не оказав сопротивления.

Бенино вдруг рассердился. Проклятый убийца отделался легко! Тяжелая рука рыцаря даже не коснулась его! Знать бы, кто этот таинственный преступник, посмотреть бы в его наглые глаза — глаза предателя, и разбить в кровь его мерзкий нос — нос предателя… Философ вздрогнул, живо представив себе фигуру без лица (потому что лица он еще не знал); руки его напряглись, пальцы сжались в кулаки. Его вид — утонченный, изящный — многих вводил в заблуждение. Пожалуй, только Сервус да родные знали, сколько силы таит в себе это гибкое тело…

— Вот и я, — бодро сказал Гвидо, возникая в дверях. — Ты уже видел?

— Видел? Что? — недоуменно отозвался философ.

— А вот. Подсунули под дверь утром.

Маленький дознаватель протянул руку и схватил со столика обрывок папируса, на коем красивыми буквами, по-аквилонски, было написано: «Сервуса убил шемит. Посмотри его сапог».

— Какой еще сапог? — не понял Бенине.

— Обыкновенный.

— А как мы посмотрим, если сапог у него на ноге?

— Не на ноге. Он как приехал, так и снял его. То есть он оба сапога снял, а в одном… В одном было вот что…

Гвидо приоткрыл полу куртки (философ заметил там множество карманов), пошарил под нею и выудил… черную жемчужину! Ту, что еще вчера преспокойно возлежала в своем футляре, а тот — в сокровищнице Сервуса Нарота.

— Ах, подлец… — пробормотал Бенино. — Он уволок черную жемчужину! Ах, подлец…

— Но это еще не все! — сообщил Гвидо так радостно, словно кроме жемчужины в сапоге шемита лежал сам убийца рыцаря и аквилонца.

Снова сунув руку под полу куртки, он достал… И в этот раз Бенино был просто сражен… На ладони маленького дознавателя лежал кинжал — его собственный, тот, который он всегда брал с собой в дорогу, на всякий случай.

— О, Митра… — застонал философ. — Ублюдок собирается прирезать кого-то моим кинжалом…

— Именно! — победно воскликнул Гвидо. — И мы должны его остановить, пока не поздно!

— Слушай-ка, Гвидо, — осторожно произнес Бенино. — А ты уверен, что это он?

— Маршалл? Нет, напротив. Я уверен, что это не он.

Маршалл украл жемчужину, только и всего. Убийца — другой.

— Кто?

— Тот, кто написал это славное письмецо.

— Прости, но мне кажется, что это славное письмецо написал Лумо…

— Нет. — Выцветшие брови малыша Гвидо сошлись у переносицы. — Это не Лумо. Ты знаешь, мне очень стыдно признаваться, но мой бедный родственник совсем не умел писать. Читать — да, немного, и только по-немедийски. А сие писано аквилонскими буквами, и почерк хорош… Нет, это не Лумо.

— А где он тогда?

Гвидо промолчал, что весьма удивило философа. Обычно этот маленький человечек был словоохотлив и любезен, а теперь вот отвернулся и не думает отвечать.

— Что ж, пожелаешь — скажешь, — легко решил проблему Бенино. — Ну, а сейчас нам нужно идти вниз. Маршалл там — ждет нас, и Заир Шах тоже. Кстати, а ты не думал о Заир Шахе? По-моему, лучшего убийцы, чем он, нам не найти.

— Надо подумать, — сказал Гвидо, оборачиваясь к философу. Судя по улыбке, он оценил его тактичность. — Вперед!

Спускаясь по лестнице вслед за маленьким дознавателем, Бенино думал, что тому, по всей вероятности, очень нравится быть полководцем. Здесь, сейчас, он на своем месте. Вот если б ничего не случилось, если б не произошло два убийства одно за другим, вряд ли кто обратил внимание на приемного сына Гая Деметриоса. Ну, сын и сын, что тут такого? Теперь же он был главным лицом: к нему обращались за советом и помощью, на его вопросы отвечали (он напрасно опасался, что гости не воспримут его всерьез и потребуется помощь философа — старого знакомца всех приятелей Сервуса Нарота), его мнением дорожили. Иначе не ему, а Бенине прислали бы этот клочок папируса с…

И тут Бенине как что-то дернуло. А откуда ему знать, что папирус и в самом деле подбросили? Уж не сам ли хитроумный Гвидо нацарапал это послание? Подозрения с новой силой вспыхнули в душе философа. Он вспомнил черную жемчужину и свой кинжал. Странный набор!

Почему ж тогда в том же сапоге не лежал камень Богини Судеб? Да потому, что Гвидо — единственный в этом доме, кто ни демона не понимает в самоцветах. Лал не нужен ему — ему больше пришлась по душе черная жемчужина… Но тут Бенине совсем запутался. Если даже малышу так приглянулась черная жемчужина, зачем он положил ее в сапог Маршалла да еще написал об этом сам себе письмо? Почему не положить ее в свой собственный сапог? И зачем демонстрировать ее Бенино?

Нет, Гвидо никак не укладывался в схему преступления. Надо искать другого убийцу. Философу, в общем, понравилась идея с Заир Шахом. Этот старый астролог так омерзителен, что вполне подойдет для темницы, а потом и топора. К тому же, он свое пожил…

На этой мысли Бенино прервался, ибо ступил в трапезный зал. Здесь уже были: Леонардас, заплаканный и дрожащий, Маршалл, железно-спокойный, с легкой улыбкой на смуглом лице, сердитый и расстроенный Пеппо, Лавиния, бледная, но еще более красивая, чем раньше, и Заир Шах, по обыкновению злобный и еще более страшный, чем раньше. Ламберт, поставив на стол блюдо с маринованной рыбой, тотчас ушел, не в силах смотреть на общество, в котором никогда уже не появится его хозяин.

Усаживаясь, Бенино не преминул укоризненно покачать головой, отчего Пеппо покраснел и опустил глаза: ослушался брата и не стал сидеть в своей комнате в ожидании его. Впрочем, философ отлично понимал мальчика — ему страшно было одному, вот и спустился вниз, к людям.

— Рад видеть вас в полном здравии, друзья. — Голос Гвидо снова был серьезен, даже трагичен, — Но с нами уже нет не только Сервуса, но и Теренцо. Плачь, Лавиния, плачь. Половина горя уходит со слезами, а вторая половина остается в душе навек…

«Интересная мысль», — философ коленкой толкнул под столом ногу брата — Пеппо сметлив и обладает отличной памятью. Он поймет, что нужно Бенино, запомнит и затем передаст в удобное для этого время.

— …И сейчас мы должны объединить усилия, — продолжал между тем Гвидо, — чтобы найти убийцу. Прошу вас, друзья, доверьтесь мне. Я хочу… О, Бенино, так трудно произнести эти слова. Поддержи меня, друг.

— Я поддерживаю, — кивнул философ, чрезвычайно довольный тем, что его назвали другом.

— Благодарность моя не имеет берегов, — церемонно поклонился ему Гвидо. — Так вот, пользуясь поддержкой моего друга Бенино (хитрец, конечно, заметил, что философу понравилось таковое обращение, и не преминул повторить его), я прошу вас всех довериться мне и разрешить осмотреть ваши комнаты.