Евгений Борисович темпераментом Толстого не обладает.
Жененок, вполне уже Евгений, не общался дружески с Ольгой Ивинской. Понятно, что враги наших врагов… Но семья через семью от нашей – это уже очень далеко. Он мстит за мать, но слезами Зины. Не он виновник этих слез, и лучше ему на обаяние Ивинской не клевать (обаяние ее тоже было не ему).
От материнского горя мальчишеские судьбы кривеют. Самый распространенный способ помочь – уйти деликатно в сторонку, заняться своими подростковыми проблемами, не стать с матерью заодно. Отвернуться (от Нее и от Него). Мать можно утешить, только предоставив ей личную, от себя, любовь (поддержку, помощь, возможности). Ей не позавидуешь. Но несколько хороших психотерапевтических сеансов могли бы сделать ее непроницаемой, а то и накачали бы бездумной – хорошо! – гордостью: была его женой, вот дети, а что у вас?
Пастернак пишет в личном, влюбленном письме, как после отъезда еще не невесты Жени в Ленинград нашел за диваном ее заколку: «опять „ах, попалась“» – понятно, кто и при каких обстоятельствах попался. Евгений же Борисович проговаривает словами, называя все своими именами: «Так говорила Евгения Владимировна, когда он note 16 настигал и обнимал ее». Происходило все до свадьбы, в раскрытой тишине густонаселенной (давними знакомыми, не просто случайными соседями) коммунальной квартиры. Дело детей, вспоминающих родителей, – представлять их в по возможности бесполых родительских ипостасях. Самая эротически напряженная фаза родительского сожительства – ДО появления ребенка – не может, что логично, этого ребенка выставлять достоверным свидетелем (его уникальная и бесспорная роль – в освещении для общественности своих родителей в роли родителей, или даже просто своих сожителей). Остальное – фантазии (ведь не мама же ему об этом рассказывала?). Объект прилюдной откровенности небесспорный.
Хотя неполные семьи по определению негармоничны, и в них возможен какой угодно, самый тяжелый перекос. Вторая половина неполной семьи – ребенок, мальчик или девочка, сам состоит из двух половинок: материнской и отцовской. И вот эта отсутствующая в реальности, но присутствующая в ребенке отцовская часть может подвигать мать на какие угодно отклонения. Самое простое – вымещать на ребенке свою любовь и/или ненависть к оставившему ее мужу. Самое плохое – персонифицировать в ребенке оставившего ему часть своих генов отца. Тут можно дойти и до того, чтобы, опустив «а помнишь?», так и начать вспоминать, как Пастернак настигал и обнимал ее, и она тихо проговаривала, улыбаясь: «Ах, попалась». Какая действительно обаятельная была женщина, очень стильная: лицо ее с круглой улыбкой, нежный голос, светлая живопись, теперь мы, к сожалению (но – невольно! не напрашиваясь!), знаем, что стиль ей не изменял и в интимные моменты. «Ах, попалась!»
Хорошо, что она (надеюсь, не сын), ограничилась приглашением читателей в участники их эротических игр до этого момента, избавив нас от смелых дальнейших шагов. Книга о Пастернаке – это все-таки не телевизионный канал, который можно выключить, а можно и вовсе не включать. Пастернака имеющие среднее образование обязаны держать включенным. Он насаждается пусть не так массово, как картошка, но зато обязательно, как руккола.
Не зря же дети так сильно переживают свою непохожесть. Дети – и самые маленькие, и подросшие – до тех пор, пока их еще можно называть детьми, так несчастны, если они в чем-то «не как все».
Старший сын был преданным и долгим поклонником Пастернака. Вроде поначалу и требовательным, и назойливым – стоял с поленом у двери, грозился участковым. Не получив ничего: «не пиши. Мне некогда. Ни во что не буду вмешиваться. У меня совсем другие заботы. Ничего я в этом не понимаю» (Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак. Переписка… Стр. 701), – смирился, стал второстепенным, восторженным и преданным поклонником. Такие бывают у всех: Лидия Корнеевна Чуковская у Ахматовой, работоспособная – три тома каждодневных записок о великой написала (не догадалась быть льстивой – за это получила бы повышение в поклоннической иерархии), умная, порядочная. Ахматова в грош ее не ставила.
Разбавленная копия – никто не хочет быть похожим. Скажите кому-то, женщине (с женщинами легче приводить примеры, мужчина многого может не заметить и отреагировать не так наглядно), что она похожа на такую-то! Схожесть чаще всего карикатура, чаще всего основывается на утрировании недостатков. Если нос красив, то как быть его красивее? Остаются лица, похожие длиннотой носа, редкостью зубов, грубыми вихрами. Мало кого обрадует сходство, а уж «разбавленная копия» – это и есть карикатура.
Лев Николаевич Гумилев не хотел быть памятником матери, он ее любил, она его – нет, славы он хотел своей собственной (вернее, не славы, а просто судьбы, но для нее это были понятия разнозначные). К старости он стал на нее похож, мог бы стесняться, но из любви – не стеснялся. Был нежен даже в своих самых разъяренных материнскими оскорблениями письмах: «Пусть лучше судьба будет плохой, а мама хорошей», когда она уже больше ничего не могла ему сделать хорошего, – схожесть была ее лаской (мама была красивой).
Другое дело, когда у потомков нет ничего, кроме сходства. Ужасны сыновья, похожие как две капли воды – внешне, резкими характерными чертами, рисунком темперамента (без его единственно значимого, творческого наполнения энергией), без таланта, разумеется, да еще, на беду, от нелюбимых мужьями матерей.
Сходство вызывает раздражение, оно источник настороженности и враждебности самых древних культов к двойникам. Кто не боится и не страшится двойников? Редкие культы не боялись близнецов, первое дело было – их убить. Славянкам не давали двойных орехов, рубили головы двойным козлятам, по разным и многочисленным племенам убивали одного из рожденных близнецов, а то и сразу на всякий случай обоих…
Сейчас в мире (западном, материально благополучном) рождается много близнецов – намного больше, чем раньше. Причина тому в гормональных контрацептивах. Женщины предохраняются ановуляторными таблетками, а когда решают забеременеть, должны предпринимать альтернативные меры в первые месяц-два. Как правило, мало кто знает, для чего этот период нужен, большинство – еще не родилось поколение, не знавшее рабства боязни нежелательной беременности, еще фертильны женщины, не верящие и как жупела страшащиеся «гормонов», – считает, что воздержание нужно, чтобы «гормоны» выветрились, а на самом деле это всего лишь для того, чтобы «на отмену» освобожденные яичники не выбросили больше обычного яйцеклеток: вместо полагающейся в норме одной-две – три, а то и четыре. Из этих яйцеклеток оплодотворяются не все, которые оплодотворились, – не все приживаются в матке. Многоплодная беременность развивается не очень легко и спокойно. Совсем не редкость предмет шуток: кое-кто из эмбрионов «рассасывается» – погибает и действительно бесследно рассасывается. Ну а иногда все же многоплодная беременность завершает свой победоносный ход – рождений двоен и пр. действительно в мире сейчас гораздо больше. Неустанно поставляют близнецов и все более распространяющиеся вспомогательные репродуктивные технологии.
Мы близнецов не боимся. Древние – и дикие – боятся. На свете все должно быть штучно, Бог не лепит на машинке. Тот, Кто слепил двойника, был не творец, хватило только на копирование. Кто это был?
Как бы то ни было, видеть двойника сомнительно – об этом думаешь. Владельцам наследственных физиономий (не обязательно известных личностей, даже в рядовой семье, в большой семье, где члены ее видятся не часто – одинаковые лица, расползшиеся по поколениям, с трудом собираемые, когда трудно поверить, например, что это не дядя, а племянник и пр.) это должно быть неприятно – хоть они в отличие от всем принадлежащим выдающимся персоналиям и не обязаны ни перед кем отчитываться.
