особенно возбужден музыкой, глаза его блестели. А я себя не помнила от счастья».

ИВИНСКАЯ О.В. Годы с Борисом Пастернаком.

В плену времени. Стр. 210—211.

Познакомились осенью, в октябре, интимную связь установили 4 апреля. Столько ждали – не по добродетели, надо полагать, Ольги Всеволодовны. «С какой стати?» Это все боролся и мучился Пастернак. Интересно, чем мучился?

Ивинская была будто бы столь темпераментна, что «отдалась попутчику в поезде». Приврала, может.

Фотография молоденькой Ольги Ивинской, начала 1930-х годов. Она сидит на подлокотнике кресла, выставив со всем тщанием обутые ладные ножки на сиденье, халат шелковый и с оторочкой, чулки светлые, тонкие, со складкой под коленкою, руки подняты, губы приоткрыты. Раньше так фотографировались мало. Не зря даже опубликовать впервые такой снимок И. Емельянова решилась только во второй своей книге, через десять лет после первой.

Пастернак-1

Пизда

Взошла пизда полей

В распахнутом пространстве.

Пизда поводырей,

Печаль непостоянства…

В. Сорокин. Голубое сало. Стр. 91—92. Ее мемуары – как будто выдуманные. Описание творческого пути Пастернака, литературной ситуации, прописи про поэта и царя – какое кому дело до ее мнения обо всем

этом? Если кто-то берет ее книгу, то затем, чтобы увидеть Пастернака в жизни. Боже упаси, не в постели – это, собственно, и неприятно: то и дело, при описании ее жилья, натыкаться все на одну и ту же деталь – ЗАНАВЕСКИ. Какие – да насколько плотные. Да звуконепроницаемость какая!..

На Евгении Владимировне оскорбительно женился, когда пришло время жениться – в тридцать два года. Зинаида Нейгауз явилась как готовый восхитительный многоплановый, с проработанными линиями, роман и сама за собой стирала белье, готовила на семью обеды, мыла полы – мечта гусара. Гуттаперчевая в юности – «меня за гибкость называли женщина-змея», Анна Ахматова до старости считала волнующими «глубокие наклоны перед публикой, касаясь лбом колен», а про Пастернака со стерильным, по-ахматовски бесплотным высокомерием цедила: «Когда нечем было восхищаться, он восхищался тем, что она сама моет полы». Как для «барыни» и женщины, для которой в эротике нет «тайн» («тайна» по-ахматовски – это то, что видишь, когда подглядываешь) – звучит странновато: разве неизвестно, что редкому господину можно доверить смотреть на женщину, наклонившуюся мыть полы, – только такой невинный и наивный человек, как Борис Пастернак, мог бесхитростно признавать, что роман кристаллизовался, когда увидел жену (чужую), моющую на террасе полы… Не боялся быть смешным – и, как видим, зря.

В романе с Ивинской он тоже оставил все как есть: шелковый халат, расстеленный на земле плащ, занавески и пр. – и тоже здесь нет любви ради любви. Ритуальный, здоровый супружеский секс – многие физически крепкие и с хорошими дружескими отношениями пары цивилизованно держат в порядке свою физиологию – и не более того. Борис Пастернак каким-то образом оседлал машину времени и просто сбросил себе тридцать лет.

В полусвете тринадцатого года, в «Twilight of the Tsars» остались Анна Андреевна Ахматова с ее старомодным французским языком и английским, которого никто не понимал, – и Зинаида Нейгауз с дореволюционными декадентскими хождениями под вуалью и отдельными номерами в «развратных гостиницах».

Он был тонконогим моложавым юношей, шестидесятником во дни шестидесятнической молодости, он трепался о своих интрижках с четырнадцатилетним Андрюшей Вознесенским: «Когда ты падаешь в объятье в халате с шелковою кистью…„Это не слишком откровенно?“ <> Андрюша уверенно отвечал, что не слишком».

БЫКОВ Д.Л. Борис Пастернак. Стр. 682.

Зоя Масленикова называет Ольгу Ивинскую «полной». Сама Зоя Афанасьевна мала, черна, с мелкими и плоскими чертами лица на мелкой же и сухой голове. Кудряшки, загар, припыленные морщинки у прищуренных в улыбке глаз. Народ мы восточный, голодный, приятная полнота в наших скифских широтах считается синонимом красоты, наши кинозвезды и наши фотомодели всегда были очень, гораздо полнее своих коллег по цеху с Запада. Светские красавицы иногда приближались к западным стандартам – но они прошли по краю небосклона, не оставив следа в истории, и ими полны только фотоальбомы в хороших семьях. У ки-нодив же наших были полные бедра, крупные икры и короткие голени, плотные плечи, сыто наеденные шеи. Тонкой талии не было ни у кого Слово «талия» в русском языке было, но не обозначало оно ничего. По тогдашним – тем более по тогдашним – меркам Ольга Ивинская не была полной. Любой мемуаристке приходится соблюдать санитарные нормы недоброжелательности к описываемым чаровницам, и Масленикова дает адекватный (в смысле «в такую влюбиться можно») портрет Ивинской.

Неуловимая детскость карлицы: недлинные ноги с маленькой ступней, просящейся в башмачки с тупыми мысками, чуть крупноватая в этих пропорциях голова, рисунок лица – короткий нос и крупный подбородок молодят (с возрастом носы тяготеют к крючку или хотя бы к капле – их подрезают, подбородки наращивают – они проедаются, прошамкиваются), пластической молодости ей было дано с запасом. Ольга Ивинская была стареющей девочкой. Кому не понравится, когда самому под семьдесят! И еще – как тут не убедиться, что девочку Зину под вуалями он все-таки просто так простить не хотел и сурьмой по сердцу была ему нарезана – она.

Мужчины были не плечисты и носили очень широкие брюки, высоко и туго подпоясанные ремнем. Женщины были крепки собой. У Ольги Ивинской, при миловидном – короткий нос всегда у нас был отличительным признаком миловидности, у нее, правда, был еще и железный подбородок (воли никакой, но страстное и неотступное желание) – лице были короткие же и очень, чрезмерно полные руки. Она и вся была полна: Пастернак всегда любил полноватых – и общество диктовало свои вкусы (самый независимый из нас не признает черные как смоль зубы признаком красоты), и его собственная конституция хотела бы чего-то «мягкого, женского» для звона его подсохших суставов.

Наверное, для него тайн в ее тайнах не было: проймы на платье вырезаны очень высоко, до подмышек, – это вам не кончик туфельки. В церковь, например, нельзя заходить в платье без рукавов, руки – это доступ ко всему.

Вот какие свойства любви – ведь и не скрывает, что увлекся внешностью Зинаиды Николаевны, что любовь была сугубо неплатоническая (так и пишет родственникам: «то, что было неотвратимо и случилось» (БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 511), «конечно, если бы Зина была некрасива, ничего бы не произошло» (Там же. Стр. 556), «…наконец все разошлись, Зина постелила себе на полу рядом с моим диваном <> я не знаю, зачем тебе, сестре и женщине, доверять ту непостижимость, что если у меня будет дочь…» (Там же. Стр. 530), а Марина Цветаева на все это – потому она и интересуется не «тайнами», а жизнью – прозорливо отмечает: «Баллада хороша. Так невинно ты не писал и в семнадцать лет» (Марина Цветаева. Борис Пастернак. Души начинают видеть. Письма 1922—1936 гг. Стр. 534). Любви же на расстеленных плащах позже приходится стесняться, как требующей снисхождения сенильной заместительной романтики.

«И со свойственной ему в былые дни грубостью, которая вновь стала появляться у него с тех пор, как он перестал быть несчастным, и на некоторое время понижала его нравственный уровень, он мысленно воскликнул: „Подумать только: я попусту расточил лучшие годы моей жизни, желал даже смерти, сходил с ума от любви к женщине, которая мне не нравилась, которая была не в моем вкусе!“»

ПРУСТ М. В сторону Свана.