Встревоженный за своего господина, Элигор метнулся внутрь. Там теперь все стихло, лишь чуть слышно жужжали умиравшие на глазах огоньки. Элигор и Лилит задержали дыхание: перед изображением Престола, в исчезающих бликах света они увидели недвижное тело Саргатана.

И они пораженно замерли: Саргатан стал совершенно белым — весь, от кончиков головных шипов до пят. Побелели все пластинки и щитки, все складки, даже одеяние стало белым; кости панциря, клыки — все светилось белизной небесных серафимов.

Они произнесли его имя, но архидемон не пошевелился. Они склонились, перевернули его и тут увидели, что его широко открытые, по-прежнему молящие о чем-то глаза больше не переливаются дымчатым серебром Падения, — к ним вернулся прежний густой медно-красный оттенок.

Саргатан вздрогнул. Потом прикрыл глаза и стиснул край мантии Элигора.

И голосом, похожим на отзвук колокола, произнес:

— Они мне ответили…

Проходя по улицам Адамантинаркса, Лилит видела, что прежнее размеренное и неспешное движение на них сменилось какими-то лихорадочными завихрениями, ежеминутными скоплениями, и по-прежнему медленно и невозмутимо текущий Ахерон как будто злорадствовал над городом с его сумбуром и неразберихой, с вливавшимся в него нескончаемым потоком новых союзников.

С момента преображения Саргатана Алголь взошел и закатился уже много раз. Зорай и Элигор сбивались с ног, решая проблемы постоянно растущего двора и одновременно развеивая невероятные слухи, которые начали ходить о лорде Саргатане. Как будто сама правда была недостаточно фантастична! Кто-то видел в небе гигантский пылающий меч, устремленный в сторону Диса, кому-то привиделись пролетавшие над городом херувимы и серафимы, а иные из новоприбывших клялись, что видели в Пустошах собиравшихся в огромном количестве абиссалей, видели, как души превращаются в демонов.

По городу возбужденно передавались даже слухи о неминуемом возвращении самого Люцифера. Лилит знала, что все это неправда, что это — всего лишь знаки слишком быстрых перемен.

Она как раз поднималась по ступеням дворца, когда увидела новый караван. Над его головой светилась тонкая синеватая эмблема. Лилит прищурилась, разбирая узор. Тот принадлежал Путу Сатанакии, одному из самых харизматичных и утонченных демонов, владетелю отдаленного, очень холодного края. С ним прибывали трое младших демонов, по части осанки не уступающие иному архидемону, — Аамон, Пруслас, Барбатос. Лилит немало слышала о Путе Сатанакии и его дворе, а потому весьма удивилась его союзу с Саргатаном; в Аду было лишь несколько демонов, столь могущественных, а этот по некоторым рангам даже превосходил лорда Адамантинаркса. Прав Элигор, воистину они живут в новом мире.

Проходя извилистыми коридорами дворца, Лилит в тысячный раз удивлялась произошедшему с Саргатаном. В тот памятный день он настолько ослаб, что прошли часы, прежде чем его доставили в покои, находившиеся в верхней части дворца. Хотелось бы, конечно, не привлекать ничьего внимания, но при таком наплыве гостей это, разумеется, не удалось. Все встречные, любопытные и озабоченные, предлагали помощь, и они с Элигором, несмотря на некоторое внутреннее сопротивление, были за нее благодарны.

В затемненных комнатах Саргатана Лилит оставалась с ним целыми днями, но разговора не получалось. Правда, она не настаивала. Архидемон как-то отдалился, казалось, ему не по себе, и Лилит понимала, что лучше его не трогать. Постепенно силы к нему возвращались, и она оставляла его на все более длительное время. И хоть лорд Адамантинаркса постепенно восстанавливался, стремления к открытости он не проявлял.

Сегодня все пойдет по-другому. Она была в этом уверена. Прошло уже много времени, и он наконец расскажет ей, что с ним случилось.

Перед дверьми Саргатана выстроились гвардейцы Зорая, они никого к нему не пропускали, кроме самого Зорая, Элигора и ее. Отсалютовав, они открыли двери, и Лилит вступила в личный мир архидемона.

Он сидел в тяжелом кресле, придвинутом к окну, и озирал свой город, притягивавший теперь всех разочарованных и всех отринутых. Даже на таком расстоянии поток, вливающийся в городские ворота, был виден хорошо. И рядом с окном Саргатан казался еще более бледным.

— Нет разницы между моим бунтом и его… — проговорил он, не оборачиваясь.

— Чьим, государь?

— Люцифера. Его восстание. И мое… Мы оба отвечаем за то, что затеяли.

— Да, но между тобой и им хорошо видна разница.

— А что, если не слишком хорошо? — Он вздохнул. — Что я вижу, так это то, сколько уже погибло вокруг меня союзников. Ради моих личных целей…

Она как будто видела исходящее от него свечение печали.

— В твоем бунте нет личных целей. В бунте Люцифера — были.

Саргатан молчал. Ветер усилился, внизу захлопали полотнища знамен. Лилит подошла ближе, взглянула на несущиеся к городу тучи пепла.

— Это из-за Валефара. Потеря Валефара заставляет тебя сомневаться в том, что ты пытался совершить, и в том, чего достиг. Он бы этого не одобрил…

Демон сжал губы, на его лице ясно читалось волнение. И тут она вдруг заметила — с удивлением от того, что за все эти недели впервые бросилось ей в глаза, — что он больше не трансформируется! Саргатан по-прежнему был демоном, но его белое тело оставалось таким же неизменным, как и кресло под ним. И как могла она до сих пор не замечать столь очевидное? Интересно, в чем еще он изменился?

— На что это было похоже? — тихо спросила она.

— Что?

— Там… в Святилище.

Саргатан разомкнул губы, но вдруг, похоже, засомневался. Отвел взгляд от окна, опустил глаза.

— Я стоял на коленях, — начал он, — молился… Я так горячо молился, сначала за него… за Валефара… потом за себя. Вот тогда это и произошло. Тот удар. Я потом подумал, что это — ответ на мой эгоизм.

— Мы с Элигором это помним. Да, наверное, во всем дворце это ощутили, — быстро вставила она и тут же замолчала.

— Потом… Потом — сияние, яркая белизна, словно живая, и пронзительная, как острый клинок… Меня это пронзило, Лилит. Мне показалось, что это — самый чистый гнев, который я когда-либо чувствовал. Направленный только на меня. Я ощутил его лишь на краткий миг, но за это время он успел превратиться в целебнейший бальзам. В мой разум хлынуло Вышнее, я его чувствовал, видел, слышат… Я ощутил его вкус. Я как будто очнулся от кошмара, от тлена и увидел Дом… Прости, всего этого просто не передать…

Лилит улыбнулась: он прав, она могла это только воображать.

Тучи пепла приближались к дворцу, подбирались к самым высоким башням. Лилит подошла к окну, чтобы закрыть его. В покоях Саргатана окон было около дюжины, и она услышала, как архидемон встал и принялся закрывать другие в дальнем конце комнаты.

Она быстро взглянула на него и увидела, что он вдруг замер и схватился за рану в боку. Ни о чем больше не думая, она подошла к нему и заглянула в глаза. Таких глаз она еще не видела. Глаза ангела, словно заполненные расплавом меди, в котором плавают лазурные точки, в обрамлении белых век и костяных бровей. Прекрасные глаза. Но еще более завораживающим было их выражение. Это была сама печаль. Даже в глазах Люцифера, в которых она тонула когда-то, всегда было больше гнева, чем всего остального.

Не отрываясь от его глаз, она подняла руку, провела пальцами по его предплечью и ощутила жар плоти. Прикосновение обжигало, но одновременно будоражило. Глаза его расширились, но он не отстранился. Она положила другую свою ладонь на руку, прикрывавшую рану, и потянула его к себе. Глубоко вдруг вздохнув, Саргатан порывисто прижал ее к себе и обхватил тяжелыми руками.

Они замерли. Первое в Аду объятие истинной любви, казалось, длилось целую вечность, но завершилось слишком скоро. Оба — такие разные и такие схожие, одинокие и соединенные. Лилит поняла, что Ад для нее изменился навсегда.

«Я и вправду оказалась в новом мире!» — подумала она.