– Ладно, ладно, детка, не то мы с тобой обе, того гляди, разревемся. Слава Богу, я сегодня хотя бы не накрасилась.

Патриция рассмеялась.

– Лаура, ты за словом в карман не полезешь.

– Кстати уж, о карманах. – Лаура полезла в задний карман юбки и извлекла оттуда морковку. – Туман как кролик. – Она сунула морковку ему в рот. – А что насчет этих заморских лошадей, им можно есть морковку?

– Кажется, лучше будет спросить об этом у Мигеля Кардиги.

– А кто это?

– Он прибыл с лошадьми.

– И что он тут будет делать?

– Учить меня верховой езде. Лаура хмыкнула.

– Вот чему тебе не нужно учиться, так это верховой езде. Сама недурно справляешься.

– Нет, ты не понимаешь, – сказала Патриция. – Речь идет о классической езде. В португальском стиле. Эти кони пляшут в хороших руках, наезднику практически не приходится трогать поводья.

– Не поверю в это, пока не увижу своими глазами.

– Ах, Лаура, они такие красивые!

– И стоят наверняка кучу денег.

– Что верно, то верно. Я даже чувствую себя немножечко виноватой.

– Виноватой? Это с твоим-то богатством?

– Я чувствую себя виноватой, потому что трачу столько денег на самое себя. Но когда я выйду замуж, все это, конечно, переменится.

– А ты выходишь замуж? Патриция смутилась.

– Том еще не попросил моей руки, но я без конца представляю себе, что в следующий раз, когда он сюда приедет…

– Что ж, мужик тебе наверняка пригодился бы.

– Знаешь ли… когда я выйду замуж, я собираюсь отказаться от всего наследства, которое оставил мне Дж. Л.

– Что? Да ты просто спятила!

– И Том относится к этому точно так же.

Лаура покачала головой.

– Нет. Ты это не всерьез.

– Ничто не принесет мне такого счастья, как избавление от этого бремени… и, конечно, я постараюсь употребить деньги на какое-нибудь доброе дело.

По лицу Лауры можно было понять, что она огорошена услышанным.

– Что ж… удачи… – пробормотала она. – Вот и все, что я могу тебе сказать.

Патриция выключила свет, перевернулась на бок и задела Таксомотора. «Ах, Такси, – подумала она, – когда-нибудь на твоем месте будет лежать Том, а тебе придется перебраться под кровать. Обидно ведь будет, верно?» И она почесала его за ухом. Таксомотор не шевельнулся, но его хвост радостно завилял по одеялу.

Она лежала спокойно, пребывая на зыбкой границе между явью и сном. В полудреме ей показалось, будто что-то царапает ее по щеке, – и она открыла глаза. Лунный луч проложил себе дорожку через оконное стекло, озарил Фебу, приблудную кошку, сидящую, облизывая лицо Патриции, на подушке… Патриция не посмела прогнать ее – ведь впервые за все время пугливая, практически полудикая кошка проявила признаки привязанности к человеку. Кошка меж тем не унималась. «Так она мне все кожу слижет!» Патриция хихикнула, и кошка, испугавшись, сразу же спрыгнула с кровати.

Теперь у Патриции не было сна ни в одном глазу. Она поглядела на часы: всего лишь полпятого. Она встала налить себе стакан воды и подошла к окну. Что такое? Девушка раздвинула занавеску, чтобы как следует рассмотреть, что происходит за окном, и затаила дыхание.

Мигель Кардига скакал на сером коне, на Ультимато, в серебряном свете едва пошедшей на ущерб луны. Грациозно, как в замедленной съемке, они передвигались по ездовому кругу; перед тем, как сделать очередной шаг, конь фиксировал в воздухе высоко занесенную ногу. Поводьев не было видно; всадник сидел прямо и неподвижно. Он был одет в обтягивающую торс куртку, на голове у него была широкополая шляпа.

Господи, вот бы научиться ездить, как он, подумала Патриция, когда лошадь, начав сложный маневр (задние и передние ноги попарно пересекались), заскользила по кругу. В мягком свете луны это зрелище казалось воистину волшебным. Быстро накинув шерстяную шаль на тонкую ночную рубашку, Патриция заспешила вниз по лестнице. Пока она бежала на круг для верховой езды, под ее босыми ногами трепетала влажная ночная трава. Но Мигеля на кругу уже не было.

У него было какое-то удивительное умение исчезать. За прошедшую с его прибытия неделю Патриция его вообще не видела. Деннис поведал ей, что Мигель встает очень рано, заботится о лошадях, а затем, судя по всему, спит целый день. К тому же, он наверняка пил – в день его прибытия, вместе с седлами и с другим багажом, из фургона выгрузили три ящика вина, а Конча, прибираясь в коттедже, уже обнаружила там несколько пустых бутылок.

Его поступки вызывали раздражающее недоумение. Он строжайшим образом наказал Деннису, чтобы никто не садился на его жеребцов, самое меньшее, неделю и чтобы это вообще никогда не происходило без его присмотра. Но сейчас Патриция, по крайней мере, смогла убедиться в его мастерстве – он оказался истинным сыном своего отца.

Когда она подошла к самому кругу, Мигель внезапно попался ей на глаза, направляясь к стойлу Харпало. Ему пришлось пройти буквально рядом с нею, но сделал он это, глядя прямо перед собой. Она не сомневалась в том, что ее заметили. Когда он начал заниматься с Харпало, она еще раз подивилась его безупречному мастерству.

Позанимавшись с конем и завершив последний пируэт, наездник отправился на конюшню.

Загипнотизированная тем, что предстало ее взору, Патриция пошла за ним следом. Когда она очутилась в конюшне, Мигель уже расседлал жеребца и растирал его влажным полотенцем. Она двинулась в его сторону, не обращая внимания на чувствительные уколы постеленной здесь соломы в босые пятки.

– Вы великолепны! – вырвалось у нее.

Он смерял ее быстрым взглядом, кивнул и продолжил свое занятие.

– Вы всегда готовите коней по ночам?

– Отец научил меня этому. В ночной тишине от животного легче добиться полного повиновения.

Патриция почему-то оробела. Она даже не знала, сказать ли что-нибудь еще или повернуться и уйти. Пока она решала для себя этот вопрос, Мигель загнал Харпало в стойло, что-то нашептывая ему по-португальски. Она невольно пожалела о том, что не знает этого языка. Слова звучали так благородно и с такой страстью, словно мужчина обращался не к животному, а к своей возлюбленной.

Она уже собиралась было уйти, когда он неожиданно сказал:

– Мадемуазель! И вы когда-нибудь научитесь ездить ничуть не хуже.

– Не думаю. Но я, конечно, постараюсь… Мигель не дал ей договорить.

– Я вас научу.

Он подошел к ней, в руке у него была длинная змеящаяся дрессурная плетка. Остановившись в одном шаге от нее, он поднял плетку в воздух. Та едва не коснулась губ Патриции.

– Когда вы садитесь в седло, вам необходимо слиться воедино с лошадью, – спокойно произнес он.

Она была не в силах пошевелиться.

Плетка начала описывать медленный круг на шее Патриции, потом скользнула ниже, задержавшись на ложбинке между грудей.

– Вы испытаете чувства, каких не испытывали никогда ранее.

Словно бы отравленная его словами, она застыла на месте как вкопанная.

Он отбросил бич, обнял ее и жадно поцеловал в губы.

Ей показалось, будто ее ударили током. Чувство было и волнующе прекрасным, и чудовищным одновременно.

Наконец она вырвалась и отпрянула в сторону.

– Как вы смеете!

Он не пошевельнулся. Он глядел на нее столь же безучастно, как прежде, лишь едва заметно насупившись.

– Прошу прощения, мадемуазель. Я неправильно истолковал ваш визит. В ночной рубашке, в полпятого утра.

Он пожал плечами и, резко отвернувшись от нее, пошел прочь.

Патриция бросилась бежать с конюшни сломя голову – она торопилась очутиться дома, торопилась очутиться в безопасности собственной спальни. Попав туда, она захлопнула за собой дверь с такой силой, словно за ней гнались. Выбившись из сил, она опустилась на постель рядом с Таксомотором, который недоуменно посмотрел на нее, а потом зевнул.

Мысли Патриции были, как в тумане. Она, должно быть, и впрямь сошла с ума – выбежать из дому во мраке ночи разве что не голою. Но ее так очаровало волшебство искусства коня и наездника, что она просто об этом не подумала. Но как ей теперь, после того, чтобы произошло, брать у него уроки? Ей придется попросить его покинуть ее дом – правда, тогда он заберет с собой обоих коней. А ведь все происшедшее было скорее ее виной, чем его. Разумеется, он неверно истолковал ее появление. «О Господи, почему я вечно ухитряюсь все испортить?»