Что же, в частности, до злополучного Совета по делам печати, то он лучше своих деяний, на которые его часто толкает ущербность самого института, вынуждая делать то, что ему претит. Именно такое случилось с ним на днях в связи со статьей в «Биржевых ведомостях», направленной против Министерства финансов. По тщательном рассмотрении сошлись на том, что статья не заслуживает предостережения. Это было до возвращения г-на Рейтерна, но оказалось, что мы не спросились нашего барина. Ибо стоило ему ознакомиться с названной статьей, как он заявил в Комитете министров, что требует для газеты административного наказания… И бедному Совету пришлось пересмотреть собственное решение, чтобы удовлетворить его требование. Все это столь же печально, сколь и возмутительно, но ничего не попишешь…

Мне не терпится очутиться снова в Москве рядом с твоим милым мужем и с тобой, и я бы отправился к вам, не дожидаясь известия о долгожданном событии, если бы располагал сейчас большей свободой. На днях я получил неплохое письмо из Биаррица. Но давно уже не имею ни строчки от Дарьи.

Господь с вами.

Аксаковой А. Ф., 20 сентября 1867

Pétersbourg. Mercredi. 20 sept

Ma fille chérie. Votre silence prolongé avait considérablement ajouté à mes inquiétudes habituelles. Mais enfin hier j’ai reçu par voie extraordinaire votre lettre du 15–17, et le son de votre voix a quelque peu contribué à me rassurer. — Et moi aussi je consens à l’ajournement et ne demande pas mieux que de voir ta grossesse rentrer, à ce prix, dans les conditions normales… Ce serait un souci de moins, et Dieu sait que je pourrai, sans trop m’appauvrir, en diminuer quelque peu la quantité… Tes craintes à toi au sujet du journal me paraissent mal fondées. Je n’ai rien appris ni remarqué ici qui fût de nature à les justifier… D’ailleurs ton mari aura trouvé, je suppose, l’occasion de parler avec Похвиснев, et vous savez maintenant à quoi vous en tenir. Il est certain que dans la confusion, qui règne ici, toutes les méprises sont possibles. Mais c’en serait, néanmoins, une bien forte que de mettre hors la loi une gazette qui n’a d’autre tort que de défendre avec trop d’énergie les tendances, officiellement avouées du gouvernement.

J’envoie ci-joint à ton mari, non pas assurément en vue d’une publicité quelconque, mais pour son édification personnelle, l’extrait d’une lettre, écrite par Достоевский à Майков, dans laquelle il est rendu compte de son entrevue avec Тургеньев à Bade. Cela pourrait inspirer à Аксаков un article qui serait tout à fait de saison. — Il s’agirait d’analyser un fait contemporain qui prend de plus en plus un caractère pathologique. C’est la russophobie dans certains Russes — fort honorables d’ailleurs… Autrefois ils nous disaient, et ils le croyaient en effet, que ce qu’ils détestaient en Russie, c’est l’absence du droit, de la liberté de publicité, etc. etc., que c’est l’existence incontestée de toutes ces choses qui leur faisait chérir l’Europe… Maintenant que voyons-nous? A mesure que la Russie, en gagnant un peu plus de liberté, s’est affirmée davantage, l’antipathie de ces messieurs contre elle n’a fait que s’exaspérer. Car il est de fait que jamais ils n’ont aussi cordialement haï le régime précédent que les directions actuelles de l’opinion nationale… En Europe, par contre, nous ne voyons pas que tous les dénis de justice, de moralité, de civilisation même aient en rien diminué leur prédilection pour elle. Ils en sont toujours encore à plaindre les Polonais et à trouver toute naturelle l’infâme politique des états de l’Occident envers les chrétiens d’Orient, etc. etc. En un mot, dans le fait, dont je parle, les principes comme tels sont hors de cause, il n’y a plus que des instincts, et c’est la nature de ces instincts qu’il faudrait analyser.

J’ai certainement vu le Pe Черкасский, et maintenant j’attends Самарин.

En fait de politique extérieure la campagne diplomatique d’Игнатьев à Livadia a été déplorable. C’est un homme qui a donné sa mesure — illusion détruite — et il n’est que justice de reconnaître que le Chancelier, tout léger qu’il est, a montré cent fois plus de tact, de sagacité et même de fermeté de principes que son soi-disant successeur… Et certes il y aurait quelque utilité, sans parler déjà de la justice, que la presse lui en tînt compte… Mais en voilà assez. Encore une fois il me tarde beaucoup de me retrouver parmi vous. Que Dieu vs garde, ma fille chérie.

T. T.

Петербург. Среда. 20 сентября

Милая моя дочь. Ваше затянувшееся молчание дало богатую пищу моим постоянным страхам. Но, наконец-то, вчера я с непредвиденной оказией получил твое письмо от 15-17-го, и звук твоего голоса чуть-чуть меня успокоил. — Я тоже смиряюсь с отсрочкой и желаю только одного: чтобы такой ценой твоя беременность вернулась в границы нормальной… Одной заботой стало бы меньше, и, видит Бог, я не слишком обедняю, если исключу ее из числа прочих… Твои опасения за газету кажутся мне беспочвенными. Я не услышал и не увидел здесь ничего такого, что могло бы их оправдать… Впрочем, твой муж, наверно, нашел случай поговорить с Похвисневым, и вы теперь обо всем осведомлены. Конечно, в царящей здесь сумятице возможны любые недоразумения. Однако было бы вопиющей нелепостью объявить вне закона газету, виновную лишь в том, что она чересчур рьяно отстаивает официальную позицию правительства.

Посылаю твоему мужу, отнюдь, разумеется, не с целью предания гласности, а для его личного ознакомления, отрывок из письма к Майкову Достоевского, в котором он рассказывает о своей встрече с Тургеневым в Бадене. Аксаков мог бы развить это в статью, которая была бы сейчас как нельзя более кстати. — В ней следовало бы рассмотреть современное явление, приобретающее все более патологический характер. Речь идет о русофобии некоторых русских — причем весьма почитаемых… Прежде они говорили нам, и говорили совершенно искренно, что Россия их отвращает отсутствием прав, свободы слова и т. д. и т. д., а Европа внушает им нежную любовь именно наличием там всего этого… Что же мы видим теперь? По мере того как Россия, добиваясь некоторых послаблений, все более самоутверждается, отвращение к ней этих господ только растет. Ибо, судя по всему, прежние порядки никогда не вызывали у них столь лютой ненависти, как современные направления национальной мысли… И напротив, сколько бы ни попирали в Европе право, нравственность, саму цивилизацию, это, как мы видим, ничуть не уменьшает их расположения к Западу. Они по-прежнему сочувствуют полякам и находят совершенно естественной подлую политику западных держав по отношению к восточным христианам и т. д. и т. д. Словом, в означенном мною явлении принципы, как таковые, никак не замешаны, тут нет ничего, кроме инстинктов, и вот природу-то этих инстинктов и нужно бы проанализировать.

Я, разумеется, виделся с князем Черкасским и теперь ожидаю Самарина.

В сфере внешней политики дипломатическая вылазка Игнатьева в Ливадию закончилась плачевно. Вот и обнаружилась истинная цена этого человека — иллюзия рассеялась — и справедливость просто требует признать, что канцлер, при всем своем легкомыслии, проявлял во сто крат больше такта, прозорливости и даже твердости убеждений, чем его так называемый преемник… И конечно, для пользы дела, как и для восстановления справедливости, было бы неплохо, если бы печать воздала ему должное… Но довольно об этом. Повторяю, что мне не терпится вновь оказаться подле вас. Господь с вами, милая моя дочь.