Георгиевскому А. И., 3 июля 1866
82. А. И. ГЕОРГИЕВСКОМУ 3 июля 1866 г. Петербург
Петерб<ург>. 3-го июля
Положение определяется. Скоро Напол<еон> волею или неволею подойдет к вооруженному вмешательству. Это сделалось для него жизненным вопросом. — Тогда из двух возможностей неминуемо последует одна. Или Пруссия и Италия испугаются и поддадутся, и тогда обе эти державы в сущности станут к Наполеону в те же вассальные отношения, в какие поставила себя Австрия, т. е. диктатура над Европой сосредоточится на время в руках Наполеона, а наполеоновская диктатура необходимо повлечет за собою коалицию всего Запада противу России, разрешение восточного вопроса в смысле антирусском и — окончательно восстановление Польши… Или Пруссия решится противудействовать — во имя не только своей, но и общей независимости всех германских племен — при деятельном сочувствии Италии — и рассчитывая на весьма вероятную поддержку со стороны нового английского министерства…
Понятно, что с нашей стороны было бы крайнею нелепостию, если бы мы из какого-то малодушного суетного желания восстановить мир à tout prix[29] стали налегать на Пруссию, чтобы склонить ее к уступкам. — Это просто немыслимо — как мы ни глупы, ни безмысленны, ни бездушны, но все-таки мы не можем же не понять, что мир при таких условиях — это признание наполеоновской диктатуры и что мы, Россия, не можем этому содействовать… Объединение полное, прочное Германии — нам не страшно, потому что оно неосуществимо, да и вопрос теперь не так поставлен. Прусский интерес в данную минуту — это подъем всей Средней Европы против французского преобладания, который в скором времени — и при некоторой сдержанности с нашей стороны — неминуемо повлечет за собою разрыв с Франциею Англии — а этого-то нам и надо. Это одно может развязать нам руки. — Мы не можем, еще раз, довольно проникнуться убеждением, что только подобною междоусобною, нескончаемою войною на Западе суждено России, как представительнице всего Славянского мира, вступить окончательно во все свои исторические права и исполнить свое мировое призвание.
Этим достаточно определяются наши теперешние отношения к Австрии. — Эти-то отношения следует нам уяснить себе вполне.
Каткову М.Н., 5 июля 1866
83. М. Н. КАТКОВУ 5 июля 1866 г. Петербург
Петербург. 5 июля <18>66
Пишу к вам, почтеннейший Михаил Никифорыч, по особенному поручению графа М. Н. Муравьева. Он просил меня подтвердить вам в письме моем все, что уже, как он говорил мне, было вам сообщено…
Он просит вас о личном свидании с вами в Петербурге и желал бы очень и очень, чтобы вы ускорили вашим приездом… Он считает необходимым, для пользы общего дела, передать вам многие данные, добытые следственною комиссиею, уясняющие и определяющие настоящее положение нашего современного общества и которые — как он весьма справедливо предполагает — только в ваших руках могут оказаться плодотворны… Итак, еще раз, и он, и мы все надеемся видеть вас в скором времени в Петерб<урге>, где ваше присутствие, в данную минуту, могло бы быть во многих отношениях чрезвычайно полезно…
В надежде вашего скорого приезда я бы смел просить вас, почтеннейший Михаил Никифорыч, сделать мне честь и особенное удовольствие остановиться у меня. — Я теперь совершенно один в доме, простору вдоволь, и вам, могу надеяться, было бы у меня не менее покойно и удобно, чем в гостинице. Одно только обстоятельство меня несколько пугает — это высота моей лестницы.
Граф Муравьев сообщал Валуеву о своем желании личного с вами свидания и той пользе, которую он от этого ожидает… Валуев выразился, что он совершенно разделяет это убеждение и что ему приятно было бы, если бы вы могли на месте удостовериться в отсутствии всякой личной враждебности к вам…
Передаю слышанное…
Такое же сообщение было сделано Муравьевым и графу Шувалову.
Итак, ждем вас, Михаил Никифорыч. Приезжайте и убедитесь, что благодаря вам наконец и у нас — и в нашей правительственной среде — сила печатного слова признана не как факт только, но как и право…
В заключение прошу вас передать мое усердное почтение милой и дорогой Софье Петровне и поручаю себя вашему расположению.
Вам душевно преданный
Ф. Тютчев
Георгиевской М. А., 13 июля 1866
84. М. А. ГЕОРГИЕВСКОЙ 13 июля 1866 г. Петербург
Петербург. 13 июля <18>66
В ответ на письмо вашего мужа пишу к вам, моя милая, добрая, справедливо на меня негодующая Marie. Мне все как-то кажется странным, что мои к вам ежедневные, хотя, правда, и не писанные письма не доходят до вас. Пора бы, кажется, изобрести такой телеграф, который тем, кого мы очень любим, передавал бы сам собою наши мысли и чувства, как только они в нас зарождаются. — От эдакого телеграфа вам бы тогда отбою не было, и вам бы пришлось жаловаться на преувеличенную деятельность моей корреспонденции.
Вижу с признательностию из писем вашего мужа, что здоровье ваше довольно хорошо. Прошу продолжать. Известие, что с вами теперь сестра ваша Ольга и что я, вероятно, еще ее у вас застану, меня как-то порадовало и возбудило во мне какое-то сердечное любопытство. — Напишите, на кого она похожа…
Так как для вас всякое письмо без некоторой примеси политики кажется безвкусным, то я вменяю себе в обязанность, хоть бы для передачи, сообщить вам следующее. — Здесь не совсем спокойно смотрят на невероятную уступчивость Наполеона и невольно подозревают, что под этим кроется что-нибудь недоброе для нас. Это все происходит оттого, что до сих пор не хотят убедиться, вопреки очевидности, в полнейшей несостоятельности этого человека и с каким-то смешным упрямством отыскивают во всех его самых грубых, самых осязательных промахах глубину премудрости. Только в этом деле всемирной мистификации он поистине велик… Но и тут большая доля заслуги принадлежит не ему, а человеческой глупости.
Я все еще той веры, что эта-то уступчивость со стороны Наполеона приведет к взрыву во Франции и разрыву ее с немцами — и что только что начавшаяся передряга в Европе пойдет еще гораздо далее…
Я знаю от Муравьевых, что Мих<аил> Ник<олаевич>, который был несколько озадачен первым телеграф<ным> сообщением Каткова, был очень доволен его письмом. Желаю, чтобы в свою очередь и Мих<аил> Никифорыч успокоился касательно моего будто бы неосторожного оглашения письма вашего мужа. Все подробности, заключающиеся в этом письме, были уже общеизвестны, и преимущественно в той именно среде, где их разглашение могло бы вызвать недоброжелательство. Впрочем, даже избыток подобной предосторожности меня душевно радует как новое ручательство за ненаветное процветание «Московских ведомостей». — Их возрождению все еще продолжают радоваться, как возвращению милого дорогого гостя, о котором давно не имели известий. — Первые передовые статьи были очень замечены, особливо циркуляр «Московск<их> вед<омостей»> по поводу высочайшего рескрипта. Но в статьях об иностр<анной> политике замечена была некоторая нерешительность и бледность, к которой мы, конечно, уже успели привыкнуть на практике и потому неохотно лишились бы некоторого за это вознаграждения в среде нашей умозрительной политики.
