«…Наконец-то он схвачен. Сколько это сбережет человеческих жизней», — подумал Алексей Петрович, а вслух сказал:

— Товарищ Волин! Дайте ему воды! Потом возьмите четырех автоматчиков и отнесите его в машину. Спускайтесь пологим склоном и будьте внимательны, помните, кого вы охраняете. Он способен на все, вы обязаны доставить его живым.

— Есть! — коротко отчеканил Волин.

— Товарищ Щеглов! Товарищ Бойченко! — приказывал Лобов. — Ведите ваших людей к метеопункту!

И Алексей Петрович первым побежал к обрыву. Метрах в трехстах от метеопункта Лобов и его спутники услыхали донесшийся оттуда выстрел. Лобов тревожно взглянул на шумно дышавшего за его спиной Щеглова, выхватил из кобуры пистолет и ускорил бег.

Когда Лобов и его товарищи достигли метеопункта, их взорам открылась неожиданная картина.

На крыльце лежал Кондор со связанными руками и ногами. Голова его с всклокоченными седыми волосами металась по высокому порогу, сквозь плотно сжатые зубы он цедил отвратительные ругательства. Из дверей подвала доносился громкий голос Стогова. Вбежав туда, Алексей с трудом различил в полутьме стоявшего у стены Булавина с высоко поднятыми вверх руками, против него, направив в грудь академика еще дымившийся после недавнего выстрела пистолет, в самой угрожающей позе застыл профессор Стогов.

До Лобова долетело окончание фразы профессора:

— …а я говорю: ни с места, предатель! Не то всю обойму всажу в грудь!

Профессор Стогов был настолько поглощен новыми, необычными для него обязанностями конвойного, что даже не особенно удивился, узнав Лобова, увидев запыхавшихся от быстрого бега людей, точно он и рассчитывал увидеть именно их, здесь, в эту минуту.

Едва кивнув в ответ на приветствие Лобова, стоя к нему вполоборота, так и не отводя пистолета от груди громко возражавшего академика, Стогов быстро заговорил:

— Алексей Петрович, я задержал предателя, академика Булавина. Он смалодушничал перед врагом и давал советы по уничтожению строящейся у нас термоядерной электростанции. Во имя объективности я должен вам сообщить, что сегодня академик Булавин, который в благодарность за совершенное им предательство пользовался здесь большей, нежели я, свободой, обезоружил и связал вот этого иностранного агента по кличке «Кондор». — Стогов имел в виду лежавшего на крыльце связанного старика, — а затем пришел освободить меня от кандалов, в которых здесь меня держали. Тем не менее, памятуя о его беспримерном для советского ученого предательстве и будучи глубоко возмущен им, я изловчился, нанес ему сзади удар, обезоружил и теперь рад отдать этого презренного труса, которому нет места в рядах советских ученых, в руки правосудия для справедливого возмездия.

Лобов с трудом сохранял серьезность во время речи Стогова, из которой стало ясно все, что произошло в этом домике за последний час. И действительно, невысокий, хотя и коренастый Стогов с непривычным для его руки и, видимо, очень тяготившим его пистолетом, несмотря на всю воинственность его позы, выглядел довольно комично в соседстве со своим богатырски сложенным пленником.

Однако без тени улыбки Лобов сказал:

— Хорошо, профессор. Правосудие учтет ваши свидетельские показания, а сейчас разрешите мне приблизиться к вашему пленнику.

И здесь произошло нечто настолько неожиданное, о чем Стогов позднее вспоминал, как о самом ошеломляющем событии этих богатых приключениями девяти дней его жизни.

Его недавний друг и научный руководитель, которого профессор искренне считал теперь предателем и трусом, и его бывший ученик, которому профессор долго не мог простить отказа от научной деятельности, вдруг крепко, по-мужски обнялись и трижды расцеловались.

При этом оба произносили какие-то вконец озадачившие профессора слова:

— Иван Сергеевич, дорогой, как я рад вас видеть!

— Алеша, родной, наконец-то!

— Простите, товарищ. Лобов, — холодно прервал их излияния Стогов, — позволю себе заметить, что у вас… — э э… несколько странный метод общения с задержанными преступниками.

Лобов, наконец, решил все объяснить:

— Да уверяю вас, профессор, кроме вон того связанного субъекта, здесь нет никаких преступников.

— А предательство академика Булавина это, по-вашему, не преступление?

Алексей Петрович усмехнулся и спокойно пояснил:

— Я прошу у вас, профессор, прощения за мистификацию, которую мы предприняли для предотвращения термоядерного взрыва и для вашего спасения. Позвольте мне представить вам моего непосредственного начальника Ивана Сергеевича Новикова, который, судя по всему, сыграл роль академика Булавина настолько удачно, что ввел в заблуждение даже вас.

С этими словами Лобов взял руку широко улыбавшегося мнимого Булавина и вложил ее в руку недоверчиво хмурившегося Стогова, который, однако, все же опустил до этого угрожающе поднятый пистолет.

После церемонного, но молчаливого рукопожатия, которым они обменялись, Новиков, обращаясь к Лобову, сказал:

— Ты знаешь, Алексей, чего я больше всего боялся, отправляясь в эту экспедицию? — Он сделал интригующую паузу. — Оказаться с глазу на глаз с профессором. Что ни говори, а ведь я провел с Виктором Васильевичем в институте, в подземном саду, менее четырех дней. Мы работали плотно, Булавин и Грибанов сообщили мне за это время немало важных сведений, но все-таки для того, чтобы играть роль академика, да еще перед таким ученым, как Михаил Павлович, специальных знаний у меня было, мягко выражаясь, маловато. Поэтому любой разговор на специальную тему с профессором мог провалить всю операцию. Ты же сам понимаешь, что Янус слышал каждое наше слово. Поэтому, чтобы не оказаться с Михаилом Павловичем наедине, мне пришлось сразу же сыграть роль этакого трусоватого и сговорчивого человека. Это поставило меня, как выразился профессор, в привилегированное положение по отношению к нему и лишило нас возможности общения, что было только к счастью для нас обоих. Правда, эта игра стоила мне довольно увесистого подзатыльника от Михаила Павловича, — Новиков выразительно потер всплывшую на голове шишку, — и всей той сцены, свидетелем которой ты был. Ну, да, — хорошо все, что хорошо кончается, а у нас все кончилось лучше некуда, — весело закончил Новиков.

— Так вы, значит, действительно Иван Сергеевич Новиков, а не академик Булавин, — поверил, наконец, Стогов и с неожиданным восторгом добавил:

— Ловко же вы меня провели. Если бы сам не видел, ни за что бы не поверил!

— Да не вас провели, Михаил Павлович, а врага, — вмешался Лобов. — Иван Сергеевич имеет некоторое, правда, довольно отдаленное сходство с академиком Булавиным. Этим сходством и воспользовалось наше руководство. Остальное дополнили грим, общение с Булавиным и опыт разведчика. По заданию нашего Управления Иван Сергеевич все эти дни охранял вас от неминуемой бы иначе смерти, он же сообщил нам ваше местопребывание и держал нас в курсе всего, что здесь происходило.

Ведь всякое наружное наблюдение за домиком, при опытности и настороженности Януса, было равносильно смертному приговору для вас. Чтобы убить у врага эту настороженность, мы даже мертвым вас объявили: на, наслаждайся своим успехом, считай себя в безопасности.

Пояснения Лобова были прерваны появлением подкатившего почти вплотную к крыльцу многоместного атомного лимузина. Дверки машины широко распахнулись, и из нее первым выпрыгнул Игорь Стогов. За ним вышли Ларин, академик Булавин, профессор Грибанов, начальник строительства станции Тихонов.

Михаил Павлович и Игорь уже сжимали друг друга в объятиях, на мгновение они отстранялись, глядели в лицо и вновь приникали друг к другу.

Они всегда были близки, дороги один другому, по-настоящему дружны между собой, но только теперь, пройдя через выпавшие на их долю тяжелые испытания, полностью постигли степень своей взаимной близости, привязанности, любви.

Глядя на встречу спасенного от смерти сына с возвращенным к жизни отцом, стоявшие вокруг них суровые, знакомые с житейскими бурями, далеко не сентиментальные мужчины, что-то уж со слишком поразительным единодушием начали покашливать, потянулись в карманы за носовыми платками и папиросами.