Кадры кинолетописи воскресили в памяти Стогова и другие картины. Вспомнил он, как поселился в бывшем дачном поселке Крутогорска в небольшом особнячке, выстроенном из голубой хрупкой с виду пластмассы. Сам своими руками разбил рядом с домиком сад и так прикипел ко всему этому, что уже никак не мог расстаться с ним.

И хотя давно уже не существовало дачного поселка, его поглотили далеко раздвинувшиеся границы города, и в Обручевске в пяти минутах ходьбы от института была удобная квартира, не покидал Стогов свой голубой особнячок.

Порою друзья подтрунивали над этой невинной причудой стареющего профессора, и сам Михаил Павлович назначал сроки окончательного переезда, но сроки проходили, и все оставалось по-прежнему. В обручевской квартире хозяйничал Игорь, а здесь безраздельным владыкой был он, Михаил Павлович. И не было для него большего удовольствия после хлопотливого трудового дня покопаться в саду, что год от года хорошел на радость хозяину, неторопливо полистать книги в обширной библиотеке или просто посумерничать в одиночестве у раскрытого окна в кабинете.

И как бы ни был занят Михаил Павлович, он обязательно выкраивал время, чтобы побывать в крутогорском доме. К тому же и причин для этого было немало и самых что ни на есть уважительных: то заседание в обкоме или в филиале Академии, то лекции в институтах или в городском лектории. В таких случаях Стогов всегда стремился и заночевать в крутогорском доме, а утром, чуть свет, взбодренный, помолодевший, спешил на своей машине в Обручевск. И можно было с уверенностью сказать, что если мысли Михаила Павловича всегда были в Обручевском институте, душа его безраздельно принадлежала скромному домику в Крутогорске. Весь Крутогорск знал этот особнячок с обширным, любовно возделанным садом, за ним прочно и навсегда утвердилось имя «Дом Стогова».

…Машина Стогова уже бежала по улицам Крутогорска. Этот поднявшийся в таежном царстве город стал самым величественным памятником его создателям.

Любил этот город Стогов. Да и как было не любить его обрамленные вековыми соснами и кедрами улицы, прямые, как туго натянутые ленты. В убранстве вечнозеленых деревьев, застроенные разноцветными — розовыми, алыми, голубыми домами из пластических масс — улицы Крутогорска действительно очень напоминали яркие карнавальные ленты.

Не было на крутогорских улицах таких привычных в старых городах кирпича и бетона, не было неотличимых друг от друга тяжеловесных домов-близнецов. Пластмассы и алюминий не только вытеснили традиционные строительные материалы, но и изменили архитектуру зданий. Легче, изящнее строили теперь дома. Даже здесь, в Северной Сибири, не нужны стали почти крепостной толщины стены зданий. Тонкая, хрупкая на вид пластмасса, породнившись с невесомыми, порой почти неощутимыми лепестками полупроводников, надежно защищала людей и от лютых морозов, и от беспощадной жары.

Хорош был Крутогорск летним погожим утром, когда солнечные лучи, позолотив вершины гор, достигали глубокой котловины, где был расположен город. В эти часы солнечные лучи играли и дробились в прозрачных гранях домов и, точно в праздничной иллюминации, дома вспыхивали причудливой феерией красок, соперничая в яркости с раскрывающимися венчиками цветов в садах и скверах, расцветали на листьях и в траве радужные капли росы.

Чудесен был Крутогорск и в летние вечера, когда тянуло с гор прохладой, ароматами тайги и отдыхавшей от зноя земли. В синеве сумерек залитые светом дома казались то сказочными теремами, то плывущими в ночном море исполинскими кораблями.

Радовал глаз Крутогорск и зимой, когда поседевшие от инея деревья одевали ребристые снеговые шлемы. Девственная белизна снега, искрящегося в солнечных лучах, слепила глаз. Ни единая капля копоти не оскверняла снежное покрывало. Крутогорску были неведомы дым и копоть. Ни одной топки не было в этом городе.

Электричество согревало людей и плавило металл, двигало автомобили и готовило неведомые природе химические продукты. Электрическим солнцем была озарена счастливая юность Крутогорска, во имя зажжения земных электрических солнц жил, трудился, дерзал этот юный сибирский город…

Машина Стогова проскочила по главному проспекту и свернула на боковую улицу. В воротах небольшого, окрашенного в светло-голубой цвет коттеджа Михаила Павловича встретил одетый с подчеркнутой элегантностью молодой мужчина. Он с улыбкой двинулся навстречу Стогову и проговорил мягким баритоном:

— Позвольте, профессор, представить вам моего друга…

Медленно таяла, серела бледная синева короткой июньской ночи. Порозовели, закурились прозрачной предутренней дымкой мохнатые шапки гор, со всех сторон окружающих город. Там, в горах, уже взошло солнце, а на улицах города еще удерживался полумрак.

Улицы пустынны. Только кое-где прошумит одинокая машина, да простучат по асфальту четкие шаги запоздалого прохожего.

Но, как и в любом другом месте, где живут, трудятся, отдыхают люди, далеко не все жители города спали в этот предрассветный час.

В просторном кабинете возвышающегося на площади серого П-образного здания Управления по охране общественного порядка сидел у стола плотный кряжистый человек в распахнутом пиджаке.

Верхнее освещение в комнате было выключено. Защищенная зеленым абажуром настольная лампа отбрасывала неяркие блики света на раскрытую книгу и лицо дежурного. Вот он поднял голову, и теперь стали ясно видны почти прямая линия близко сведенных у переносицы густых золотистых бровей, прорезанный тремя вертикальными складками выпуклый, открытый лоб, слегка припудренные сединой волосы.

Дежурный захлопнул книгу, встал, с наслаждением расправил затекшую от долгого сидения спину. Потом неторопливо закурил и, шутливо погрозив пальцем стоявшим на прислоненной к столу тумбочке телефонам: мол, не вздумайте зазвонить, вышел через застекленную дверь на балкон.

Дежурного охватила знакомая каждому, но вместе с тем всегда новая и волнующая прелесть погожего летнего рассвета. Солнце поднималось все выше. Теперь уже не только вершины, но все горы стали прозрачными. Они точно дышали сизой дымкой, еще висевшей кое-где на мохнатых лапах вековых кедров. Потянувший с хребтов легкий ветерок донес в город пряный настой хвои, смолы, дурманящий запах цветов. Тайга делала первый вздох пробуждения, и неуемные птичьи хоры славили свет нового утра.

Залюбовавшись горными кряжами, рассвеченными яркими бликами восходящего солнца, жадно вдыхая доносимые ветром запахи утренней тайги, дежурный забыл о погасшей папиросе и стоял, опершись руками о перила балкона. Отсюда, с высоты четвертого этажа, хорошо были видны и разбежавшиеся по котловине городские улицы и сомкнувшиеся плечом к плечу горбатые горы. Синюю стену тайги в равных местах прорезали ровные просеки дорог, точно утесы, маячили вдалеке ажурные скелеты шахтных копров, исполинские плечи, мачт высоковольтных линий.

Там, на склонах Недоступной, Подоблачной, Камнебокой, Белолобой, невидимые за стеной леса, прятались поселки рудников, зияли котлованы разрезов, вздымались буровые вышки и корпуса обогатительных фабрик

В каменных толщах отрогов Кряжа Подлунного в трех сотнях километров от привольно раскинувшегося города таились сокровища сырьевых кладовых могучего созвездия металлургических и химических заводов Крутогорска.

Взглянув на лежавший внизу амфитеатр площади Созидателей, обрамленный золотыми в рассветных лучах зданиями и скверами, дежурный на минуту задумался над необычной судьбой Крутогорска — самого молодого сибирского города.

Еще и десяти лет не прошло с того дня, когда врубились в таежное море Крутогорья топоры первых новоселов, а уже разбежались по тайге, вскарабкивались в горы юные городки и поселки: Молодежный, Гремучуй. Верхний. И каждый из них с года на год мог обогнать Крутогорск.

Но и Крутогорск мужал, набирал силы, не хотел уступать молодым собратьям чести первородства. Об удивительной продукции удивительных крутогорских заводов катилась добрая молва по всему миру.