Отъярились, отбушевали над Кряжем Подлунным январские метели, отзвенели снеговые апрельские ручьи, и вновь синело над лесистыми горами безоблачное майское небо.

Тихим утром, насквозь пронизанным золотом разлитых в воздухе солнечных лучей и напоенным ароматом весенней тайги, на бетонном поле аэропорта в Обручевске стояли готовые к отлету два тяжелых вертолета.

На проводы новой экспедиции Стогова из Москвы прибыли академик Булавин, а из Крутогорска — секретарь обкома партии Брянцев.

Как и всегда перед дальней и трудной дорогой, разговор не клеился. Собеседники обменивались короткими, совсем не относящимися к делу фразами.

— Жаркий май выдался в этом году, — нарушил молчание Брянцев, — печет, как в Крыму.

— А скоро здесь и будет настоящий Крым, — оживился Булавин, — вот только моря нет. Но мы что-нибудь и насчет моря придумаем.

Брянцев охотно поддержал шутку:

— Чувствую, чувствую, Виктор Васильевич. Я уж и то думаю, не предложить ли строителям загодя начать в Крутогорске сооружение морского порта.

— Порт, не порт, — заговорил Стогов, — а пляж морской заказывайте на берегу реки. Скоро мы здешний климат вот куда зажмем, — он энергично стиснул маленький крепкий кулак, — а потом и на всей Сибири, на всей земле покончим с этой извечной анархией погоды. Вот, смотрите, какой плацдарм создали для штурма неба, — Стогов широким жестом обвел вокруг себя…

Аэропорт был расположен на взгорье, с которого открывалась широкая панорама Обручевска. Зима не прошла даром для строителей города науки — города крылатой человеческой мечты. Глубже врезался в тайгу отвоеванный у векового леса участок, ширилась стройка. Там, где еще осенью, в прошлый свой приезд сюда, Булавин видел строительные площадки, ныне играли в солнечных лучах цветными пластмассовыми стенами уже законченные институтские здания, которыми сейчас завладели монтажники, а среди поредевших, попятившихся от городского центра деревьев уже маячили крановые стрелы, и упрямые бульдозеры, сердито урча, крушили новых лесных великанов, врезаясь широкими просеками все глубже в тайгу.

Считанные минуты оставались до вылета экспедиции. Стогов, его спутники и провожающие двинулись к вертолетам. Положив на плечо Михаилу Павловичу свою широкую сильную руку, Булавин чуть придержал Стогова и доверительно сказал:

— Михаил Павлович, вы там слишком-то не рискуйте. Все же условия совершенно неизвестные. В конце концов, бог с ним, с Незримым; экспедицией, людьми, вами рисковать нельзя.

Стогов с чувством сжал руку товарища, но возразил:

— За заботу спасибо, Виктор Васильевич, но неудачи быть не может. Да и риска я, признаться, не вижу особого. Сейчас не прошлый год, оснащение иное.

Оснащение действительно было иным. Всего лишь пять месяцев прошло с того памятного январского дня, когда пятеро ученых первой действующей в Обручевске лаборатории с волнением следили за застывшей на нулевом делении стрелкой радиометра. За эти месяцы антиизлучатель совершил триумфальное шествие по институтам ядерной физики и предприятиям ядерной промышленности всех стран земного шара.

Стремясь избавить человечество от опасности, порожденной все возрастающей радиацией, Советское правительство довело до сведения мировой научной общественности рецепт антиизлучателя. Имя Стогова в эти дни стало одним из самых популярных на земле. Не было дня, когда бы в Обручевск, благодаря этому открытию также завоевавшему мировую известность, не приходили письма, написанные на всех языках земли. В них были слова горячей признательности советскому ученому, избавившему человечество от грозной и все усиливавшейся опасности. Открытое группой профессора Стогова вещество, прозрачное, весом втрое легче воды, обладающее прекрасной электропроводностью и, как показали опыты, способное поглощать излучения любой силы, сохраняя при этом свою структуру в течение столетия, получило в честь его создателя имя — стогнин.

Свою внезапную шумную славу Стогов воспринимал с присущим всем скромным людям удивлением, досадливо отмахивался от многочисленных корреспондентов и кино- и телеоператоров, а если и вступал в беседы с журналистами — всегда старался подчеркнуть решающую роль своих помощников в открытии и как можно меньше сказать о себе. Во всех публичных выступлениях Михаил Павлович обязательно старался напомнить, что с открытием стогнина проблема борьбы с радиацией решена еще далеко не полностью, что необходимо преодолеть серьезные трудности для налаживания промышленного производства антиизлучателя.

Именно это — технология широкого и, главное, дешевого производства стогнина — и составляло сейчас главную заботу Михаила Павловича.

Игорь частенько подшучивал над отцом, убеждая его, что совсем не узнает того занятого сугубо теоретическими вопросами ученого, который, как выражался младший Стогов, бесследно исчез где-то на пути между Москвой и Крутогорском.

И в этой шутке была доля истины. Стогов не мог не признаться себе, что никогда еще не жил такой полной, содержательной и беспокойной жизнью, как в эти годы.

Приходилось заново постигать множество необходимых и совсем не простых вещей. Теперь Стогову были известны не только траектории движения антипротонов в ускорителе, но и стоимость кубометра земляных работ и квадратного метра пластмассовой стены. Теперь нужно было самому вникать во все подробности проекта, устранять многочисленные недоразумения, настаивать, спорить. И все это быстро, напористо, решительно.

Дни Михаила Павловича были заполнены до предела Утрами кабинет Стогова, размещавшийся у самого шпиля башни главного корпуса, напоминал конторку прораба на строительном участке. В это время директор института выслушивал доклады инженеров о ходе сооружения многочисленных объектов, объединенных получившим ныне мировую известность именем — Сибирский комплексный научно-исследовательский институт ядерных проблем.

Едва кабинет покидали строители, как помещение заполняли многочисленные сотрудники института, делились своими планами, просили совета в проведении опытов.

У Стогова теперь появилось много забот, но лучшими часами дня были те, что он проводил в цехах первого в мире опытного завода по производству стогнина. Михаил Павлович молодел возле этих обдающих жаром, сверкающих никелем автоклавов и тяжко надсадно ухающих прессов. С волнением и радостью следил он за тем, как, покачиваясь в лапах кранов, двигались по направлению к складу прозрачные, напоминающие стекло, листы готового стогнина. Это значило, что еще одна непреодолимая стена поднимется на пути невидимого коварного врага.

Производство стогнина еще только осваивалось, а применение нового материала все ширилось. Он открыл новую эпоху атомного века земли. С появлением стогнина атомный двигатель стал поистине универсальным. Из-за бетонной брони атомных электростанций и кораблей, сразу утративший свою опасность для окружающих, реактор в защитном чехле из стогнина уверенно шагнул на самолеты, автомобили, мотоциклы, энергия расщепляющихся ядер зажгла лампочки вечных карманных фонариков, привела в действие механизмы сверхточных вечных часов.

Атомный век все более властно заявлял о себе, меняя труд, быт, привычные представления людей. Случилось так, что открытие стогнина стало началом все нарастающей волны новых замечательных открытий. Известный советский физик профессор Клюев, работавший в области электроники и оптики, создал схему телевизионно-радарной гамма-лучевой установки — подлинного «всевидящего глаза», как назвали ее в народе. Для установки Клюева не было непроницаемой среды. Она способна была видеть через стены любой толщины, в полной мгле, в тумане…

В эти же дни пришло известие об открытии профессором Карцевым биогена — сильнейшего стимулятора жизненных сил в человеческом организме, практически менявшего методы лечения сложнейших заболеваний.

Радостные вести доносились и из таинственных глубин Космоса. Руководитель второй Лунной экспедиции профессор Вахрушев сообщал об успешном ходе геологических исследований поверхности Луны об открытии на седьмом континенте, как стали с недавнего времени называть Луну, неведомых земле минералов. А вскоре мир был поражен сообщениями об успешной высадке советских космонавтов на Марс и на Венеру.