Он так явственно ощутил на своей шее эту давящую жесткую петлю, что с треском рванул ворот просторной рубашки, и, не замечая удивленных взглядов окружающих, стремглав выскочил из закусочной.

Тяжело топая ногами, не видя ничего перед собой, он бежал по пустынной просеке к метеопункту. Бежал, повинуясь единственному, захватившему все его существо чувству ужаса и единственному стремлению — бежать, все равно куда, но только бежать, бежать, радуясь возможности движения.

Движение несколько успокоило его, и он замедлил бег, а потом перешел на быстрый, размашистый шаг.

Постепенно чувство ужаса уступило место клокочущей ненависти. Он ненавидел сейчас все вокруг себя: и эти деревья, ласково шумевшие на легком ветерке мохнатыми ветками, и синее небо с редкой пеленой облаков, и темневшие повсюду горы, и землю, на которой они стояли. Но больше и сильнее всего он ненавидел людей, населявших эту землю, их улыбки, их голоса, их уверенность в себе и своей стране.

Сейчас ему было все равно: взрывать, стрелять, сжигать, рвать зубами или ногтями. Уничтожать, только уничтожать — это желание погасило в нем все другие мысли и чувства.

И навеянный этой неутолимой жаждой истребления всего, что было вокруг него, в голове Шефа родился последний план.

Сейчас он войдет в домик, прикажет Кондору приготовить все для ликвидации и не спускать глаз с пленников, а сам возьмет врученное Грэгсом оружие, поднимется на самую высокую точку над стройкой станции и даст, наконец, выход неукротимой жажде разрушения. Он не сумел как мечтал, отправить на тот свет миллионы, но все же тысячи поплатятся жизнью за крушение его мечты, и еще на два-три года отодвинется восход этого Земного Солнца, как зовет свою станцию Стогов.

При мысли о Стогове он даже вздрогнул от всколыхнувшей все его тело ненависти… Что ж, Стогов получит свое. После того, как иссякнет страшная мощь оружия Грэгса, он вернется в домик и сам взорвет его вместе со всеми обитателями, не исключая и верного Кондора: меньше сообщников — меньше шансов на провал. Нет, не со всеми — вовремя одумался Шеф. — Булавин сговорчив, надо предложить ему бежать вместе. Их подберут люди Грэгса и отправят на Запад. Булавин — фигура более крупная, чем Стогов, и Грэгс заплатит за доставку Булавина.

А потом, после отдыха, когда новый Стогов или Булавин восстановят здесь то, что сметет сегодня его оружие, он опять вернется сюда с лучшими, чем на этот раз помощниками, и осуществит давнюю мечту.

С мыслью о будущем мщении этой ненавистной стране за пережитый сегодня ужас и о будущих миллионах в награду за это, он, не ответив на учтивый поклон Кондора, вошел в домик.

Через несколько минут, отдавая на ходу последние распоряжения старику, Шеф вышел. В руках он держал цилиндрический пластмассовый футляр, формой и размерами напоминавший старинную подзорную трубу.

Почти бегом, торопливо озираясь по сторонам, вскарабкался он на холм за домом, взглянул на раскинувшуюся в долине панораму грандиозного строительства. Отсюда чуть различались тоненькие иголочки крановых стрел, ползли по еле различимым линиям дорог букашки грузовиков, хрустальным кубиком сверкало в солнечных лучах здание Центрального диспетчерского пульта будущей станции.

Шеф, прищурясь, прицелился, прикинул сектор поражения. Он показался ему недостаточным. Не извлекая оружия из футляра, Шеф вновь схватил его под мышку и еще стремительнее, чем прежде, начал карабкаться вверх по голой, почти отвесной скале.

Ободрав кожу на ладонях, окровянив ногти, разорвав в нескольких местах свой парусиновый костюм, он, наконец, достиг вершины скалы. Она почти упиралась в облака, тяжелыми ватными хлопьями они висели над самой головой, холодные и неподвижные.

Шеф был здесь совсем один. Строительная площадка едва различалась, скорее угадывалась сквозь зыбкое марево пронизанного солнцем воздуха! Даже домик метеопункта потерял четкие очертания, расплылся, казался крохотной, бесформенной, грязной заплаткой на изумрудно-чистой альпийской поляне.

Отсюда Шеф уже не мог видеть движения на стройке. Но он отчетливо представлял себе снование грузовиков, покачивание стрел кранов, штабеля строительных материалов, трудовую суету многих сотен людей.

Они разгружают машины, двигают рычаги кранов, укладывают в стены блоки солнцелита. Они разговаривают, спорят, поют, смеются, может быть, даже кто-то влюбляется вот в эту самую минуту. Эти люди несколько часов назад покинули свои домашние очаги, они знают, что вечером вернутся к этим очагам и будут целовать женщин, ласкать детишек, читать, вращать ручки радиоприемников и телевизоров…

Они уверены в том, что будут жить и сегодня, и завтра, и еще много-много долгих дней. Они уверены в том, что будут жить и сами, и их дети, и внуки, и правнуки, много поколений неизвестных, но не менее, чем эти живущие, ненавистных Шефу людей.

О, советские люди умеют верить в будущее. Это Шеф знал отлично. Неукротимая, несгибаемая вера миллионов и порождала в нем самую жгучую ненависть. Ведь сам он не верил ни во что, кроме денег и грубой силы. Сейчас он применит силу, чтобы убить хоть несколько тысяч этих верящих в будущее, и он клялся в том, что еще вернется сюда, чтобы убить миллионы.

На мгновение Шеф вновь представил себе строительную площадку. Там трудятся люди, трудятся и верят в жизнь, и никто из них не думает о смерти. Никто не думает о том, что кладет последнюю плиту, сваривает последний шов, договаривает последнюю фразу, бросает последний взгляд на приглянувшуюся девчонку или паренька. А смерть у них над головой, и он властен в их смерти.

Шеф открыл, наконец, футляр, извлек из него предмет, напоминавший крупный велосипедный насос с прикрепленными к нему черными кубиками.

В солнечных лучах тускло блеснул металл оружия. Шеф с благоговением погладил его пока еще холодную шершавую поверхность. Бережно укрепил в расселине между лежавшими над обрывом скалы валунами, чуть наклонил зарешеченный на конце ствол вниз.

Шеф знал: легкое нажатие рычажка и из зарешеченного жерла излучателя низвергнется тропический ливень сверхзаряженных частиц. Со скоростью света, незримые для глаза, ринутся они вниз и тогда расколется, дрогнет земля, в пыль распадутся дома, скалы, машины, вихрь и пламя подымутся над этим местом, через минуту-другую от всего этого людского муравейника в долине останется лишь раскаленный радиоактивный пепел

В мозгу Шефа возникло видение как мгновенно вспыхивают и в пыль распадаются тела, он представил себе, как начнут выть и метаться люди, ища и не находя спасения от настигающей всюду, непонятной и от этого еще более страшной смерти. От этой мысли он громко, сладострастно расхохотался, и его хриплый смех хлопками выстрелов застучал о каменные своды скал…

И вдруг, заглушая этот смех, ударом июньского грома врезался в тишину властный голос:

— Ложись! Руки на голову!

В то же мгновение кто-то тяжелый навалился сверху, чем-то сильно ударил по запястью, отбросил в сторону зарешеченный ствол излучателя.

Собрав все силы, Шеф сбросил навалившуюся сверху тяжесть, поднялся и с расширенными ненавистью зрачками, захлебываясь закипевшей у губ пеной, хрипло рыча и воя, выпятил руки со скрюченными судорогою пальцами и ринулся на стоявшего рядом человека. Кто-то подставил ему ногу, и Шеф, потеряв равновесие, растянулся во весь рост на камнях.

Он хотел тотчас вскочить, но уже несколько человек навалились на него.

Шеф в бессильной ярости впился зубами в землю, не чувствуя боли, не замечая хлынувшей изо рта крови. Он продолжал извиваться, изрыгая хриплые крики, но сопротивление было быстро сломлено, ему накрепко скрутили руки и ноги. Теперь он лежал на спине не в силах шевельнуться. Изо рта, из раскрошенных о камни зубов, сочилась кровь, распухшие губы с трудом шевелились, и только в глазах кипела прежняя ненависть.

Лобов подошел к задержанному, взглянул в глаза и невольно отпрянул назад! Существо с такой кипящей нескрываемой злобой было способно на все.