— А как теперь ваши часики?

— Да в том-то и беда, что плохо, — горестно вздохнул бригадир. И словоохотливо пояснил. — Под утро в воскресенье вызвали нашу бригаду пожарным кое в чем помочь. Слыхали, наверное, тут на Нагорной здоровый пожар был. Вот в суете-то я не поостерегся, не снял часы, ну и разбил. А теперь без часов, как без рук.

— Действительно не повезло, — посочувствовал Прохоров и тут же с неожиданной живостью, но как бы вскользь, добавил:

— Про пожар я слыхал и пожарище видел. А вот от чего все случилось, так и не знаю. Вы не слыхали?

— А кто же его знает, — признался бригадир. — Начальство, которое на пожаре было, говорит, по всему видно — несчастный случай. Реактивы какие-то взорвались. Жаль Стогова. Ученый был известный. И не выскочил бедняга. Вытащили его при мне — головешка головешкой, признать ничего нельзя.

Видимо, решив, что им даны исчерпывающие пояснения, бригадир вновь вернулся к занимавшей его теме.

— Я в понедельник раза два к вам заходил с часами. И утречком, часов в одиннадцать, и после обеда, видно, часу уже в четвертом был. И все время заперто. А вчера мне уж недосуг было. Все вызовы срочные, вроде, как сегодня. Вы уж не откажите, я вечерком зайду. Часы хорошие, дорогие, никому, кроме вас, не доверю.

_ А я и верно весь понедельник на работе не был. Зуб, понимаешь, разболелся — невмочь, — переходя неожиданно на «ты», признался часовщик. — Вот и пришлось в поликлинике почти весь день протолкаться. И сегодня вечером туда придется идти. Целая мука. Так что ты ко мне вечером не ходи, не будет меня, а завтра утром — милости прошу.

— Завтра, так завтра, — с нескрываемым сожалением согласился бригадир и хотел было отойти к рабочим, но часовщик удержал его:

— Это какой же Стогов сгорел, который там что-то такое с атомной энергией делал?

— Он самый.

— Неужели так совсем и сгорел, и ничего нельзя было сделать, чтобы спасти? Большой же, все-таки, человек.

— А огонь, он не разбирает — большой там или маленький, — усмехнулся словоохотливый водопроводчик. — Куда уж там спасти, говорю вам: головешка головешкой, ничего разобрать нельзя — все черное.

— Ай, ай, ай, какое несчастье! Такой человек! — пособолезновал Прохоров. Потом, склонившись к бригадиру, доверительно прошептал: — А, может быть, это не несчастный случай? Поджог, может?

— Да что вы! Кто же теперь подожжет. Повывелись такие, — вновь усмехнулся бригадир. — Я же в самом помещении был. Со шлангом там неисправность случилась. Вот и слыхал, как один там, видать из Управления общественного порядка, с пожарным инженером разговаривал. Так прямо и сказал инженеру: «Нам, говорит, здесь делать нечего. Чистый несчастный случай по техническим причинам». И сразу же уехал.

— Ну, наше дело маленькое. Несчастный случай, так несчастный случай. Заболтался я с тобой, а мне еще в магазин надо. Так ты завтра утречком заноси ко мне свой хронометр. Ну, бывай здоров, — неожиданно оборвал разговор Прохоров.

— Непременно зайду. Счастливого пути, — кивнул бригадир.

Собеседники разошлись, видимо, очень довольные разговором, а еще более тем, что подлинные мысли одного оставались тайной для другого.

Проводив взглядом скрывшегося за поворотом улицы часовщика, бригадир водопроводчиков вполголоса сказал что-то своему помощнику, быстро вскочил на ступеньки ремонтного автобуса, зашел в кузов и плотно притворил за собой дверь.

Если бы кто-либо заглянул в эту минуту в автобус, то застал бы бригадира за занятием, едва ли имеющим отношение к ремонту водопроводной сети.

Очутившись в полной темноте, так как окна этой своеобразной машины были покрыты особым светонепроницаемым составом, бригадир повернул выступавшую из стены рукоятку.

В то же мгновение в глубине кузова осветился довольно широкий голубоватый экран. Чуть ниже его замелькали разноцветные лампочки — индикаторы приборов контроля и настройки радарно-телевизионной гаммалучевой установки или «всевидящего глаза», Подойдя к пульту управления, бригадир плавно повернул несколько ручек, раздались сухие короткие щелчки, по экрану побежали еле уловимые тени.

Прошла еще минута, тени таяли, растворялись, и, наконец, на экране возникли отчетливые очертания домика часовщика. Новый поворот ручки настройки, и сложенные из толстой лиственницы стены домика, точно по волшебству начали исчезать, становясь совершенно прозрачными.

Теперь взору наблюдателя открылась небольшая чистенькая комнатка, служившая, должно быть, столовой. В центре возвышался накрытый клеенкой обеденный стол, напротив буфет. Установка словно распахнула его дверцы, на экране появились полки, заставленные тарелками разной глубины и назначения, суповыми чашками, блюдами, чайной посудой и вазами, разнокалиберными рюмками и графинами. «Будто в посудном магазине», — усмехнулся бригадир и тут же спросил себя: «А для чего одному человеку столько посуды? Коллекционирует, что ли?»

Осмотрев таким же образом содержимое стоявшего рядом с буфетом холодильника, бригадир переключил установку на обследование другой комнаты, в которую вела дверь из столовой. И здесь тоже не было ничего достойного внимания. Спальня, как спальня. Ковер во всю стену, широкая кровать, ночной столик, два шкафа для одежды.

Еле заметным поворотом ручки наблюдатель несколько увеличил радиус действия установки. Теперь на экране обозначились предметы, расположенные в самой дальней, смежной со спальней комнате часовщика.

Это было тесное, совершенно лишенное окон помещение. Судя по всему, здесь находились кабинет и рабочая мастерская Прохорова.

На обширном письменном столе возвышался самодельный многоламповый радиоприемник, здесь же в закрытых футлярах стояли электроизмерительные приборы и трансформаторы. В ящиках письменного стола взору наблюдателя открылся целый склад полупроводниковых триодов, вытеснивших в радиоприборах хрупкие, занимающие много места лампы.

«Должно быть, мастерит полупроводниковые приемники», — подумал бригадир. И в самом деле на экране перед ним проплыла целая плеяда таких приемников, чутких, безотказных, малогабаритных. Под столом стоял сколоченный из толстых досок вместительный ящик с инструментами: паяльные лампы, отвертки, стамески, шурупы, мотки разноцветных проводов.

Все, обнаруженное здесь, не возбуждало пока никаких подозрений. Увлечение Прохорова радиотехникой было широко известно всей улице, он сам всячески рекламировал эту свою невинную страсть.

В пользу часовщика свидетельствовал и довольно обширный застекленный Г-образный стеллаж, заполненный разнообразными книгами. Наблюдатель осматривал полку за полкой. Словно врач грудную клетку больного, просветила установка прилегающие участки стен. И снова нигде ничего настораживающего, никаких следов тайников, опасных для окружающих приборов.

Но что это? На нижней полке стеллажа, между двумя толстыми, старинными, с металлическими застежками книгами, точно случайно были вложены три фотографии. Бригадир еще усилил контрастность и даже присвистнул от удивления. На снимках был запечатлен профессор Стогов. Причем, судя по всему, Михаила Павловича засняли откуда-то издалека и в тот момент, когда он менее всего этого ожидал. Вот профессор с заступом в руках трудится в саду, вот он, видимо, спорит о чем-то с Игорем в столовой своего дома, а здесь Михаил Павлович, выйдя из машины, беседует с красивым элегантным человеком, в котором нетрудно было узнать Ронского.

Это уже было интересно. Теперь становилось ясно, почему Прохоров облюбовал себе мастерскую именно напротив дома Стогова.

Бригадир стал еще внимательнее. Но едва он настроился на обозрение узкой пристройки стеллажа, примыкавшей вплотную к письменному столу, изображение сначала потускнело, потом расплылось совсем, и по отливавшему голубоватым светом полю побежали, обгоняя один другого, юркие световые «зайчики».

Как ни регулировал бригадир свою установку, число «зайчиков» не уменьшалось. Более того, в дополнение к ним на экране появились зигзагообразные ярко-белые полосы, напоминающие вспышки молний на ночном небе.